Синтия Томасон - Песня реки

Анри поднялся из-за стола и сделал вид, что озабоченно рассматривает его полированную кромку.

– Ты портишь отделку, Филип, – сказал он, смахивая крошку с оцарапанного места.

– Да черт с ней, с твоей отделкой! – зарычал Филип, упирая локти на согнутые колени. – Она уехала. И я позволил ей сделать это!

– В самом деле? – Анри выдернул из жилета карманные часы и посмотрел на циферблат. – Я не думаю, что «Морской ястреб» отплыл раньше. По расписанию он должен уйти после полудня. Сейчас только одиннадцать.

– Ты можешь не быть чертовски отвратительным педантом? Пусть не сию секунду, но так или иначе она уехала. И я не смог ничего сделать, чтобы удержать ее.

– Ей нужно было уехать, Филип, – рассудительно заметил Анри. – Оставаться здесь опасно для нее. Какие тебе еще нужны доводы? Анна не должна рисковать, пока мне не удастся собрать доказательства, что ее версия – правда.

Филип упряма сжал губы, но не стал опровергать аргументов брата.

– Ты всегда прав, – наконец пробормотал он. – Терпеть не могу вечно признаваться в этом!

– А я терпеть не могу видеть тебя таким несчастным. Что за манера раздувать до гигантских размеров свою депрессию, чтобы она густым облаком заволакивала всех и вся вокруг тебя?

– Интересно, а как бы ты себя чувствовал? – сказал Филип, выпрямляясь и с вызовом глядя в глаза брата.

– Ты спрашиваешь, как бы я себя чувствовал? Наверное, мне было бы так же худо, как тебе сейчас, если бы женщина, которую я люблю, собиралась уйти из моей жизни.

– Я никогда не говорил, что люблю ее, – вскинулся Филип, хотя в голосе его и звучала неуверенность.

– А почему бы и нет?

– Не смеши, Анри. У меня была уйма женщин, но ни одной я не говорил, что люблю ее. Для меня все они одним миром мазаны.

– Ясно. – Анри позволил себе не скрывать легкой иронической улыбки, тем обнаруживая свое отношение к словам брата. – Выходит, если ты ни во что не ставил тех, других дам, то не можешь теперь признаться, что любишь Анну? Удивительное благородство!

Филип нахмурился, однако замечание брата неожиданно возбудило в нем интерес.

– А с чего ты вообще взял, что я люблю ее?

– Это вопрос из вопросов, – сказал Анри. – В том-то и дело, что я не могу знать, любишь ты ее или нет. Только ты один можешь решить это. Я могу только предполагать. Мы с тобой достаточно зрелые люди. Оба немало пережили и постигли, но до сих пор ни ты, ни я не признались в любви ни одной женщине. Поэтому, если таких, как мы, посещает большое чувство, к нему должно относиться серьезно и трепетно.

Анри встал и зашагал по кабинету с тем уверенным видом, с каким выступал в зале суда, когда становился центральной фигурой процесса.

– Я наблюдал за тобой сегодня утром и видел, как нарастает твоя меланхолия. Дурное настроение, раздражительность, неприятие всех – понятно, что ты крайне взволнован. Даже учитывая то, что вспыльчивость для тебя норма, – не преминул подколоть брата Анри.

Филип, нахмурившись, что говорило о сосредоточенности, вникал в каждое слово брата.

– Так мог чувствовать себя человек, – продолжал Анри, – страдающий от лихорадки или несварения желудка. Но ты же в прекрасной форме, как скаковая лошадь. Я и стал искать другую причину. А искать далеко не пришлось – достаточно было посмотреть на твою соседку. И я заключил, что эта женщина является объектом твоего упоения, равно как и причиной презренного малодушия. Я рискую еще больше разгневать тебя, но не могу не спросить… прав я или нет?

Несколько минут Филип сидел неподвижно. Наконец он поднес руку к лицу и задумчиво потер подбородок. Из его ноздрей вырвалось короткое покаянное сопение.

– Когда она спросила меня, люблю ли я ее, я ответил, что не знаю, – сказал он с усмешкой.

– Ну это как раз в твоем духе, – с высокомерным видом констатировал Анри.

– Но я действительно люблю ее, Анри. Я никогда не думал, что способен полюбить кого-то, как ее. И даже не представлял, что можно разделить свою жизнь, всю жизнь, с одним человеком. Я рассчитывал было до конца дней иметь много женщин и… оставаться одиноким. Рассчитывая получать от них удовольствие, когда мне нужно, и не давать ничего постоянного взамен. Анна привела меня в изумление. Она все во мне перевернула.

Анри понимающе кивнул.

– Любовь творит чудеса. Я, конечно, не имею личного опыта, но так говорят.

Филип вдруг вскочил с кресла и закричал:

– Время! Еще нет двенадцати? Я должен остановить ее!

– У тебя тридцать минут, Филип, – напомнил Анри. – Но Анна должна отплыть. Оставаться здесь ей опасно, и ты не должен ее задерживать. Это будет чистейшей воды глупостью.

Филип пристукнул кулаком о ладонь, осененный блестящей мыслью, – это был ключ к единственно разумному решению проблемы. Он схватил Анри за руку, заставив его поднять глаза. Братья умели с детства говорить друг с другом взглядами.

– Кофейные зерна в Сан-Себастьяне могут подождать. Пусть полежат в бочках еще несколько дней. Я полагаю, за это время они не испортятся.

– Не испортятся, – согласился Анри с улыбкой, отразившей полное понимание. – Я сам уважаю крепкий кофе.

– Но у меня нет с собой одежды…

– Посмотри в карете, под кучерским сиденьем. Я собрал для тебя чемоданчик. На всякий случай.

Филип засмеялся.

– Ты оказал мне неоценимую услугу, Анри! Но меня беспокоит моя тупоголовость. Долго же я соображал! Если бы ты не завел этого прочищающего мозги разговора, так бы и остался идиотом.

– У тебя мало времени, Филип. Будешь стоять и распинаться передо мной, пропустишь свой корабль – и не видать тебе Бостона!

Филип хлопнул брата по спине, порывисто притянул к себе и крепко обнял.

– Увидимся через несколько недель! – крикнул он, выбегая из конторы. Его торопливые шаги гулким эхом прокатились по лестнице.

Солнце садилось в ярко-розовые мазки, сгущавшиеся у горизонта, когда «Морской ястреб», следуя своим курсом, входил в устье Миссисипи. Отсюда через большой канал открывался выход в Мексиканский залив.

Анна уже около часа стояла на палубе, подставив ветру лицо, свободные от гребешков и шпилек волосы. Предвечерний бриз сдувал со лба и шевелил на спине длинные пряди, путая их и сбивая в беспорядочную медвяную копну. За долгий семичасовой переход Анна истосковалась по простору. С тех пор как корабль покинул Новый Орлеан, она почти все время провела в каюте, не желая видеть, как удаляется берег и теряются в дымке очертания города, ведь вместе с ними таяли, все более призрачными становились ее мечты и надежды.

Она склонилась к перилам и, запрокинув голову, рассматривала высокие мачты. Лишь два паруса, главный и расположенный ниже марсель, принимали на себя воздушные потоки, остальные были свернуты и плотно притянуты к реям. Этого вполне хватало, чтобы корабль извилистым фарватером достаточно быстро продвигался к заливу.