Синтия Томасон - Песня реки

Ничего на свете не хотелось ей так сильно, как обвить руками его шею и немедленно принять предложение. Но ее сердце, переполненное любви, не заставило замолчать разум.

– Филип, а что, если Анри потерпит неудачу в Кейп-де-Райве? – Она взглянула на него со строгой решимостью. – И мы никогда не сможем вернуться во Френчмэн-Пойнт?..

– Я верю в моего брата, Анна. Но даже если он не сумеет добиться для вас оправдания, это теперь не имеет значения. Мы уедем куда-нибудь и будем жить там, пока не сможем вернуться обратно.

– А что, если…

– Анна, перестаньте. – Филип посмотрел на нес умоляющими глазами. – Ничто не может изменить мое решение. Можете вы это понять? Я же говорю вам, что хочу жениться на вас. Прямо сейчас… сегодня вечером.

Анне так хотелось верить ему! Но как можно говорить о таких нереальных сроках? Как он это себе представляет?

– Но мы не можем пожениться сегодня вечером.

Филип схватил ее за руки, прося замолчать.

– Стойте вот так, Анна! – Он прошел к двери и, широко распахнув ее, позвал: – Бернард, Бернард!

Капитан «Морского ястреба» не замедлил явиться.

– Что такое, Филип? – спросил он, остановившись на пороге. Затем, видимо, вспомнив о правилах хорошего тона, коснулся кончиками пальцев фуражки персонально для Анны и добавил: – Добрый вечер, мисс.

– Бернард, – начал Филип, – я предупреждал тебя быть готовым и подойти сюда, как только я попрошу. Не будешь ли ты добр сказать Анне, что я у тебя спрашивал?

– Свод морских законов. Книга лежит в штурманской каюте, на письменном столе. Я специально держу ее под рукой. Принести?

– Да, принеси. И еще приведи О’Тула. Только скажи ему, чтобы помыл шею и за ушами. И пусть наденет чистую тельняшку. Объясни ему, что он будет главным свидетелем со стороны невесты, вместо дружки. А ты будешь за священника!

Фицхью довольно заулыбался и поспешил выполнять поручения. Филип закрыл дверь и повернулся к Анне:

– А вы что наденете? Этот наряд, конечно, очарователен, и вы в нем выглядите ангельски, но у женщин свои представления, о чем наш брат подчас и понятия не имеет…

– Филип, уж не думаете ли вы в самом деле…

– Не только думаю, но и сделаю. Все совершенно законно. Фицхью зарегистрирует наш брак, и эта запись в судовом журнале скрепит наш союз не хуже, чем в церковной книге. А когда он объявит нас мужем и женой, вам покажется, будто сам папа римский сошел на палубу и оказал вам честь благословения.

Анна больше не сомневалась ни в искренности, ни в честности Филипа. А глубина его любви отражалась в лучезарно светящихся глазах.

– Верю, верю, – сказала Анна, смеясь, – но давайте подождем. Я хочу, чтобы у меня на свадьбе была моя бабушка. Она единственная, кто остался из нашей семьи. Ведь с тех пор как моя мама вышла замуж, Офелия Салливан никогда… Ну в общем… мне хотелось бы, чтобы она в эти минуты стояла рядом со мной.

– Хорошо, Анна, так и сделаем. – Филип кивнул и наградил ее быстрым поцелуем. – Тогда вы получите новое платье, и у нас будет венчание по всем правилам, с настоящим священником. Но, Анна, никогда, ни на мгновение не сомневайтесь, что я хочу жениться на вас, и у меня нет ни малейших сомнений в этом.

Анна ухватилась за спинку стула, чтобы не оступиться. Все ее мечты становились реальностью.

– Я верю вам, Филип, – сказала она, и это было правдой.

Филип снова распахнул дверь.

– Бернард, отставить! Сегодня вечером помолвки не будет! – Он подумал немного и выкрикнул напоследок: – Бернард! И не беспокой нас сегодня, если только корабль не начнет тонуть.

Закрыв дверь, Филип с мягким металлическим щелчком отпустил собачку замка. Он прислонился спиной к деревянной панели и посмотрел на Анну. Его глаза ласкали ее всю, будто он дотрагивался до нее.

– Итак, насколько я понимаю, на мой вопрос вы отвечаете «да». В таком случае я готов исполнять ваши желания, леди. Что прикажете?

Анна опустилась на стул, ощущая упоительное головокружение. Конечно, оставалось еще множество проблем, но теперь благодаря самому замечательному из чудес, которое свершилось, они больше не казались неразрешимыми.

– Пожалуй, я бы с удовольствием выпила еще бокал вина, – наконец сказала она.

Филип подошел к столу, наполнил бокал и протянул ей, не сводя с нее потемневших глаз.

– Покорнейше прошу, миледи… любовь моя, – сказал он севшим от волнения голосом.

Анна протянула руку. Их пальцы соприкоснулись и переплелись. Они держали один бокал с темно-вишневой влагой, поблескивающей в лучах единственной свечи.

У Анны задрожала рука, и она отобрала бокал у Филипа. Поднесла его к губам, но не пила. Она с обожанием смотрела на мужчину, того, кто пришел за ней, признал в ней ту, кем она была, он подарил ей надежду вместо страха, радость вместо печали даровал счастье, которое она считала невозможным.

Как прекрасны были его живые, подобные ртути глаза, и тонкие брови, и спадающие на лоб густые волны волос цвета воронова крыла. Его рубашка с отложным воротником позволяла видеть в прорези темные завитки, а если расстегнуть несколько пуговиц, то можно положить на них свою ладонь, и тогда…

Филип зашел сбоку, взял у нее бокал и поставил на стол. Она не противилась. Тогда он взял в ладони ее лицо и с нежностью прошептал:

– Как хорошо, что я не отпустил вас. Бог помог мне! Я люблю вас, Анна. Теперь я осознал, что давно любил и никогда не перестану любить.

– О Филип! Я мечтала услышать, как вы скажете, что…

Все слова застряли у нее в горле, так как Филип прильнул к ее губам и мягким давлением заставил ее отдаться удовольствию поцелуя. Ее руки доверчиво обвили его шею, и она притянула любимого к себе.

О, как он мог даже на минуту допустить мысль о расставании? Его руки легли поверх оборок ее корсажа, жадно вбирая в себя нежное тепло.

Касаясь губами ее глаз, щек, шеи, Филип начал зубами покусывать восхитительную мочку ее ушка. Он дразнил ее и себя, желая попробовать на вкус каждую частичку ее тела, как изголодавшийся человек, которому долго отказывали в самом насущном.

Целуя, он большим пальцем поглаживал ее губы. А другая его рука расстегивала пуговицы на платье, осторожно, одну за другой, позволяя ему не торопясь возводить фундамент предвкушения. Отчаявшегося любовника-насильника, жаждущего недоступного удовольствия, больше не существовало. Сейчас ему было все дозволено. Но единожды вкусить – не значит познать. Теперь Филип мечтал о том, чтобы любить Анну целую вечность. Он хотел ввести ее в новую жизнь – медленно, чувственно, чтобы ее первый опыт стал бесценным сокровищем, способным связать их на долгие годы.

Покончив с последними пуговицами, Филип остановил пальцы у пояса. Больше ничто не удерживало платья, и оно, скользнув по ее плечам и бедрам, ярким пятном легло у ее ног.