Джулия Стоун - Прихоти фортуны

Мясник Пьер фыркнул, недовольный тем, что его перебили.

– Так я, по-твоему, враль что ли? – Он подбоченился. Под рубахой вздулись тугие бугры мускулов. – Говори прямо, стручок, ну! Пьер Пэррис заврался, а? Каково?

Его оппонент коротко вскинул холодные голубые глаза, и тут же снова уставился в стакан.

– Да нет, – отозвался он, болезненно кривя губы. – Я этого не говорил. Но ведь Сатон не созналась.

– Ха-ха-ха! Сознается! Держи карман! Неужто думаешь, что ведьма себя оговаривать станет?

– По каноническому праву, не признавшие своей вины, не должны быть наказаны.

– Тысяча чертей! Признается, куда ей деваться.

– И все же, я не думаю, что она ведьма. Тут может быть совсем, совсем другое, – задумчиво протянул крестьянин.

– А я голову прозакладываю, что она ведьма, и сожгут ее как ведьму! – Мясник горячился; его широкая физиономия раскраснелась сверх всякой меры. – Э, да что с тобой говорить! У тебя, видать, ум так же короток, как язык у говоруна.

При последних словах раздался дружный хохот. Крестьянин обиженно засопел. Головы повернулись к румяному малому с длинными соломенными локонами, который на протяжении всего разговора только отхлебывал из стакана и пучил глаза. При виде общего внимания к своей персоне, он заулыбался и кивнул с такой готовностью, что не только голова, но плечи и спина произвели гибкое, ныряющее движение.

– Горазды же вы гоготать, – сказал рассудительный крестьянин. – А ну как здесь не колдовство, а ересь. Помните, как она кричала на Гнилом пруду, никто, мол, не спасется! То-то. А. если она из катаров, почтенные? Дело-то посерьезней выходит, а?

Компания всколыхнулась, стали горячо обсуждать новую версию. Пьер Пэррис, стремительно терявший рейтинг, горячился и ерошил волосы.

– Катары, жулики, ведьмы – один черт! Их водой не разольешь, – крикнул он в сердцах.

– Ученье катаров в чем состоит? – вполголоса рассуждал крестьянин. – А в том, что они признают владычество сатаны, а в своих нечестивых проповедях отрицают церковь. Каково? Все вокруг, и даже тело, создано дьяволом, чтобы завладеть душой. То-то. Еще они говорят, что католическая церковь – сама орудие дьявола, а святыни ее – мерзость.

– Срань господня! – взревел мясник. – Да ты, приятель, заврался, как я погляжу. А вот возьмем тебя сейчас за хомут, отволочем к господину кюре!

Крестьянин примирительно вскинул руки.

– Это абсолютно лишнее, Пьер! Я всего лишь напомнил, чему учили эти нечестивцы добрых христиан. Нам с тобой этого знать не полагается. Ты, конечно, сильнее, что и говорить. Лучше ни о чем не рассуждать. Да, да. С этой минуты я нем, как рыба. Ведьма так ведьма, мне какая корысть. – Он пожал плечами и потянулся за кувшином.

– Нетушки, Жан, – сказал молодой рыбак. – Нам вот, например, с Говоруном охота знать про еретиков.

Немой закивал и смущенно улыбнулся. Рыбак, похлопав его по плечу, продолжал:

– Матушка моя, царство ей небесное, еще сызмальства стращала меня катарами. Это все равно, что сатаной. Спрашиваю, бывало, кто такие, только крестится, толку не добьешься. Потом мне один францисканский монах, по правде сказать, и сам мастак по части всякой ереси, объяснил, что к чему. Помянул я матушку добрым словом. По мне, так лучше держаться от этого подальше.

– Еретики, они и есть еретики. Христопродавцы. Какой тебе еще толк нужен? – сказал старик.

– Оно и дураку понятно, что еретики, дед! – рассердился вдруг рыбак. – Но придумать такое, что церковь наша – орудие дьявола! Говорят, они и не люди вовсе… Говорят, будто они сыны сатаны и вступают в связь со своими матерями, а незаконнорожденных перебрасывают из рук в руки, пока те не испускают последний вздох. А потом…

– Эх-хе-хе, ну и сказочник ты, Поль, – сказал старик.

– А что?

– А то. Бабьи басни повторяешь и радуешься… Мы вот лучше Жана послушаем.

– А как же мой обет молчания? – сказал крестьянин, набивая рот ливерной колбасой.

– Нарушай смело, – заявил старик и приосанился.

– Ну ладно, значит так. В нашем благословенном Провансе катаров этих…

– Чтоб им святой Павел шею свернул! – в сердцах выпалил мясник.

Все посмотрели на него, тот только махнул рукой.

– Хм… В Провансе их была тьма. Папа Иннокентий Третий собрал войско, и рыцари двинулись на Прованс под королевскими и папскими штандартами. Война длилась двадцать лет.

– Как же, как же, ~ поддакнул старик. – Мой родитель ходил в наемниках. Это уж потом остепенился, поселился в Провансе, на матушке, опять же, женился.

– Прекрасный Прованс превратился в руины, погрузился в нищету и мрак. Альбигойцы были повержены.

Нетерпеливый Поль присвистнул.

– Так когда это было!

– Давно, мой мальчик, – ответил Жан. – А только кострищами нет-нет да и потянет – ересь неискоренима. Она как плесень расцветает, стоит ненадолго о ней забыть.

– И то верно, – крякнул мясник.

– Давай дальше.

– Потом Григорий Девятый послал войско доминиканцев для борьбы с ересью. Всем известна непримиримость монахов. Кострища опять запылали, братья, а?

– Стой, стой! Это ты к чему?

– А к тому. – Жан понизил голос. – Что, может, и теперь также? Кого мы видели нынче на Гнилом пруду? Хм…

– Ого.

– Вот тебе и «ого»…

– А я говорю, что все чепуха и враки, – вскинулся мясник. – Ведьма она, и творила малефиций. Если б не ее колдовство, разве поплыла бы она?

– Верно, верно, хе-хе-хе. Вода ее не приняла.

– Так я о чем и говорю! Грозилась еще назвать кого-то, видать, из своей секты. Или не слыхали?

– Да слыхали, слыхали…

Во все время разговора в слабо освещенной харчевне, укрывшись за очагом, стояла Жанна. Не зная зачем, она прислушивалась к беседе мужчин.

В очаге трепетало пламя, оранжевые пятна дрожали на лицах, шевелились гигантские тени.

Прошедший день заронил в душу прекрасной нимфы незнакомое чувство. Ощущение угрозы – вот что это было.

– Где этот чертов горбун? – прорычал Пэррис. – Он крутится перед носом только когда в нем нет нужды. Все кувшины пусты! Где Гийом, чтоб ему ни дна ни покрышки!

– Пьер, ты орешь, как Голиаф, даже оторопь берет, – сказал старичок и вытер слезящиеся глаза.

– Еще не так заору! Я научу этих свиней хорошему отношению с гостями.

– Месье Пьер! Успокойтесь! Гийом занят во дворе, колет дрова. Я немедленно принесу вам вина, – зазвенел голосок, и будто по волшебству появилась Жанна, кажущаяся в полусвете совсем девочкой.

Мужчины повернулись навстречу чудному видению. Лица у всех были красные. Что и говорить, ужинали они давно. Но теперь они расплылись в улыбках, глаза стали подобны маслинам. Даже старый шампиньон Мишель крякнул и подкрутил мокрый ус. Пьер Пэррис сделал руками такой жест, будто хотел обнять весь мир. Спокойный Жан спокойно, с легкой ироничной улыбкой на бледных губах, взирал на девушку, зато Говорун и бойкий Поль просто таяли и растекались от нежности.