Карин Монк - Пленник

Хейдон с удивлением смотрел на Винсента. Два года он ненавидел его до тошноты, умышленно подпитывал эту ненависть, потому что она помогала смягчить тяжесть собственной вины за трагическую смерть Эммалины. Но сейчас он смотрел на Винсента и видел, что тот глубоко несчастен и уничтожен. И он уже не мог испытывать к нему ненависть. Не мог ненавидеть человека, которого так мучает смерть его единственного ребенка. Винсент мстил ему, Хейдону, только потому, что считал его виновником своих страданий.

И граф был прав.

– Прости меня, Винсент, – прохрипел Хейдон. – Я совершил ужасную ошибку и стыжусь этого. Но Эммалины больше нет, осталась только память о ней. Не будем омрачать эту память прежней ненавистью, несчастьями, смертями. Давай покончим со всем этим. – Он сделал шаг вперед и протянул руку: – Отдай мне пистолет, Винсент.

Граф посмотрел на него в растерянности:

– Ты меня убьешь, Хейдон.

– Нет.

– Но я пытался тебя убить…

– Тебе же это не удалось.

– Значит, ты отведешь меня к властям, чтобы я страдал от тех же унижений, которым подверг тебя…

– Нет, я и этого не сделаю.

Винсент в замешательстве смотрел на маркиза.

– Все кончено, Винсент, – сказал Хейдон. – Пусть Эммалина спит спокойно. Отпусти Аннабелл, отдай мне оружие. Она ведь совсем еще ребенок, Винсент. Я знаю, что ты не хочешь ее пугать.

Граф с удивлением посмотрел на Аннабелл; он словно забыл о том, что все еще держал ее. Ее голубые глаза от страха стали огромными, а личико в мягком свете лампы казалось особенно бледным.

Опустив пистолет, Винсент пробормотал:

– Ах, Эммалина… – Он ласково погладил Аннабелл по светлым волосам. – Прости меня малышка. – Наклонившись, граф нежно поцеловал девочку в лоб.

Потом выпрямился, поднес пистолет к своему виску и нажал на курок.

В камине развели жаркий огонь. Блики оранжевого света метались по выцветшему ковру и ласкали ноги в тапках.

– У судьи было три свидетеля того, как умер лорд Ботуэлл. Эти трое признали и то, что раньше напали на Хейдона и что при этом один из них был убит. Так что судье ничего не оставалось, как снять с Хейдона все обвинения, – рассказывала Женевьева стайке детей в ночных рубашках.

Это происходило на следующий день после того, как Женевьева и Хейдон сначала отправились в тюрьму, а потом пошли в суд.

Джек стоял, прислонившись к стене, напряженный, бдительный, как будто все еще ожидал, что в любой момент в дом могут вломиться полицейские. Женевьева подумала, что пройдет немало времени до той поры, когда мальчик наконец перестанет бояться представителей власти.

– С чего бы этим троим признаваться? – проворчал Джек.

Хейдон пожал плечами:

– Возможно, констебль Драммонд им объяснил, что в их же интересах рассказать правду.

Маркиз, сидевший на диване, прижимал к себе Аннабелл и Шарлотту; он чувствовал, что его переполняет желание защищать свою семью. Ведь все они, спасая его, очень рисковали, и любой из них мог быть ранен или убит. При мысли об этом Хейдон приходил в ужас и тотчас же вспоминал Винсента, державшего пистолет у головы Аннабелл. Хотя сейчас девочке уже ничто не угрожало и она оправилась от пережитого, Хейдон все еще испытывал потребность держать ее возле себя, чтобы быть уверенным, что с ней все в порядке.

– Думаю, языки у них развязались, когда констебль Драммонд сломал палку об их задницы, – высказалась Дорин. – Была бы у меня возможность, я бы сделала это своим утюгом.

– Все очень просто. Только надо, чтобы тявкнула первая собака, а остальные тут же начнут лаять. – Оливер захохотал.

– Каждый человек сам за себя, только Бог за всех. – Юнис пустила по кругу тарелку с имбирными бисквитами. – Каждый показывал пальцем на другого, и всех бросили в горшок, как кости на суп. Может, этих негодяев не повесят за то, что они пытались убить его светлость, но в тюрьме они просидят долго, ручаюсь. Так долго, что пожалеют о том, что связались с лордом Ботуэллом, сколько бы он им ни заплатил.

– Бедный лорд Ботуэлл, – с грустью в голосе пробормотала Женевьева. – Конечно, то, что он делал, – это ужасно, – добавила она, перехватив недоверчивый взгляд Джека. – Но даже при этом я не могу его не пожалеть.

– Наверное, он очень горевал из-за своей дочки и поэтому ненавидел лорда Редмонда, – заметила Грейс.

Аннабелл покрепче прижалась к Хейдону; ей не нравилось, что кто-то мог его ненавидеть.

– Если он ее любил, то почему был таким жестоким?

– Иногда люди не понимают своих чувств, – объяснила Женевьева. Она сознавала, что эта тема слишком тяжела для Хейдона, но считала важным, чтобы дети поняли, что двигало Винсентом, чем были вызваны поступки, которые в конечном счете привели его к смерти. – Любовь лорда Ботуэлла к Эммалине оказалась для него очень мучительной. Когда он узнал, что она не его дочь, он был в отчаянии. Иногда мы отстраняемся от тех, кого любим. Отстраняемся не потому, что перестаем любить, а потому что любить становится невыносимо больно.

– Я бы так никогда не сделал, – решительно заявил Саймон. – Если бы я кого-то любил, я бы хотел быть рядом с ними, чтобы знать, что им хорошо.

– Я тоже. – Джейми зевнул и прикорнул рядом с Женевьевой. – А вы, Женевьева?

– Конечно, я тоже. – Она взъерошила мальчику волосы, погладила по веснушчатой щеке. – Я только хочу сказать: не надо судить лорда Ботуэлла слишком сурово. Некоторые люди долго не понимают все сложности любви. Лорд Ботуэлл понял, когда было уже поздно.

– Кстати, насчет поздно, – сказала Дорин. – По-моему, мальчикам и девочкам пора в кроватки. Завтра у нас день стирки, и я ожидаю, что до того, как мисс Женевьева позовет вас на уроки, вы поможете мне постирать и погладить белье.

– Но я не устала, – возразила Аннабелл; от утомления у нее под глазами залегли темные круги.

Джейми широко зевнул и прижался к Женевьеве.

– Я тоже не устал.

– Вам не обязательно ложиться прямо сейчас. – Женевьева годами укладывала спать уставших детей и знала: уверять их в том, что они устали, – вернейший способ их взбодрить. – Просто вам пора подняться наверх. Почистите зубы, заберетесь в постели и, если хотите, можете рассказывать друг другу разные истории, пока не устанете. Только не забывайте, что говорить надо шепотом.

Согласные на компромисс, убежденные в том, что не будут спать куда дольше, чем предполагала Женевьева, дети встали и столпились вокруг нее с поцелуями и пожеланиями спокойной ночи. Джек же стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди худые руки. Женевьева чувствовала: несмотря на выражение полного безразличия, его трогает этот вечерний ритуал. Он, конечно, уверен, что сам уже слишком взрослый для таких глупостей, как поцелуи перед сном, объятия и хихиканье. Но может быть, ему хотелось хоть на миг снова стать обычным ребенком?