Барбара Картленд - Звезды в волосах

— Это не правда, папа! Скажи, что это не так! Но ответ она поняла еще раньше, чем он раскрыл рот. Прочитала по его лицу, по испуганному и смущенному выражению. И тут же с криком отчаяния рухнула к его ногам, сотрясаясь от бурных рыданий, которые, казалось, разрывали ее на куски. Впервые сквайр вспомнил, что он мужчина, хозяин в доме.

— Выйди из комнаты, Харриет, — велел он жене тоном, которым редко говорил с ней и в котором чувствовалась давным-давно позабытая им властность.

В первую минуту она не обратила на его слова никакого внимания, но потом, когда он повторил: «Выйди из комнаты, я хочу побыть наедине со своей дочерью», Харриет тряхнула головой, и кокетливые локоны, обрамлявшие ее уродливое лицо, насмешливо запрыгали.

— Очень хорошо, я уйду, — сказала она. — Я все сказала, что хотела. Надеюсь, вы оба отлично проведете вечер!

Она повернулась и, шелестя дорогими шелковыми юбками, поплыла к двери. Дойдя до нее, она закатилась от смеха, высокого и язвительного смеха, каким смеется женщина, которая торжествует победу, которая знает, что нанесла смертельный удар, и упивается своей разрушительной властью.

Дверь закрылась, и наступила тишина, нарушаемая неистовыми, раздирающими душу рыданиями. Сквайр тяжело опустился в кресло, возле которого Гизела сжалась в комочек. Затем он очень нежно опустил руку на ее голову.

— Не плачь, Гизела, — сказал он. — Я хочу поговорить с тобой.

Она сделала над собой усилие, но прошло еще несколько минут, прежде чем она смогла сдержать поток слез, переполнявших ее, и подавить громкие всхлипывания, вырывавшиеся из побелевших губ. Наконец, она успокоилась, но тело все равно сотрясалось от дрожи, исторгнутой из самой глубины души. Когда она подняла распухшие глаза и взглянула на отца, то увидела, что он пристально смотрит в камин, а на лице его выражение, которого она до сих пор не знала.

— Я предал тебя, — тихо произнес он. — Никогда не предполагал, что ты все узнаешь. Стефани взяла с меня клятву, что ты ни о чем не будешь знать. Я предал тебя, Гизела.

— По мне, лучше знать правду, — всхлипнув, ответила Гизела.

— Я и не думал рассказывать Харриет, — продолжал он. — Она как-то сумела выудить из меня все. Я был глупцом, Гизела, проклятым глупцом, что снова женился, после того как узнал, что такое счастье.

— Теперь… слишком поздно, отец, — сказала Гизела. — Пожалуйста, скажи мне… кто я… если я не твоя дочь.

Сквайр тяжело вздохнул и, повернувшись к Гизеле, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны как лед, и он неловко постарался согреть их, растирая между ладонями. От этого простого проявления доброты на глаза Гизелы вновь навернулись слезы и побежали безудержно по щекам.

— Я встретил твою мать двадцать один год назад, — неторопливо начал сквайр свой рассказ. — Я гостил тогда в Австрии у своего друга, с которым мы вместе учились в Оксфорде. Я поехал к нему поохотиться. Как-то раз он взял меня с собой в гости к друзьям, жившим неподалеку, — к графу Ганзалии и его семье. Я влюбился в Стефани с первого взгляда. Она была прелестна, Гизела. Золотоволосая, с голубыми глазами. От ее смеха всем вокруг становилось радостней. Я молил ее стать моей женой. Но она сказала, что любит другого.

Сквайр замолчал на секунду и прикрыл глаза рукой, как бы заново испытав боль прошлого.

— Дальше… папа, — прошептала Гизела.

— Она доверила мне свою тайну. Рассказала, как сильно любит и верит, что ее избранник отвечает ей такой же любовью. Но они не могли пожениться, потому что у него уже была жена. «Он женился бы на мне, если бы мог, — говорила Стефани. — Но его заставили заключить выгодный брак. Он возненавидел свою жену с самой первой минуты, а она возненавидела его. Их родители договорились между собой об этом браке, и они ничего не могли поделать. Он очень несчастлив и никогда не знал, что такое счастье. Я отчасти могу облегчить его страдания». «Сквайр издал стон.

— Для меня было мукой слушать ее, — сказал он. — Но мне не хватало мужества уехать. Каникулы кончились, а я остался. Мой друг все понял. Я не доставлял ему никаких хлопот своим пребыванием в его доме, поэтому я остался. Проходил месяц за месяцем, и я все больше и больше влюблялся в Стефани, стараясь утешить себя тем, что она, по крайней мере, мой друг. Но однажды она прибежала ко мне, как безумная, вся в слезах. Прошло много времени, прежде чем мне удалось уговорить ее рассказать, что случилось. Ее признание поразило меня как удар. У нее должен быть ребенок! Она боялась рассказать родителям, боялась будущего. Я спросил, знает ли об этом ее возлюбленный. Она ответила:» А что он может сделать?«Я так и не узнал, кто это был, ты понимаешь? По-моему, я никогда и не встречался с ним. Я знаю только то, что говорила мне Стефани, — он был очень важной особой и, по ее словам, горячо ее любил. Я умолял ее пойти к нему. Она отказалась. Каждый день мы встречались с ней у озера и все обсуждали без конца ее дилемму. Но разговоры так ни к чему и не привели. В конце концов, мне пришло в голову единственно возможное решение — Стефани должна выйти за меня замуж, и тогда весь мир признает, что ребенок — мой!

Пальцы Гизелы сжались на руке отца.

— Это было благородно с твоей стороны, папа, — тихо промолвила она.

— Благородно? — переспросил он, — Ничего подобного. Я любил Стефани всем сердцем и душой. Я бы взял ее в жены на любых условиях. Будь у нее пятьдесят внебрачных детей, для меня это не имело бы значения. Будь она убийцей, изгоем, я бы все равно любил ее.

В его голосе зазвучала истинная страсть, потом он снова откинулся на подушки в кресле.

— Это любовь, Гизела! И пусть ты никогда не узнаешь, что это такое. Она разрушает все, кроме самой себя.

— Но все же любовь означает счастье, — сказала Гизела.

— Да! Счастье, потому что, когда приходит любовь, весь мир вокруг меняется, — согласился сквайр. — В конце концов Стефани согласилась выйти за меня. Мне тогда казалось, я самый счастливый человек на свете. Только позже я познал адские муки ревности, бросившие меня на самую глубину пропасти, имя которой — отчаяние.

Он помолчал минуту, глядя на огонь.

— Нет сильнее боли, чем ревность, Гизела. Помни об этом и постарайся избежать ее. Ревность въедается в самую душу. Она вторгается с каждым твоим вздохом, с каждой мыслью, которая приходит тебе в голову.

Гизела невольно чуть сильнее прижалась к его коленям.

— Бедный папа.

— Твоя мать никогда не притворялась. Когда мы поженились, она сказала, что любит только одного человека и никого больше и что будет любить его всегда. Ее сердце было отдано ему и тебе, его ребенку.

— Трудно тебе было, — сказала Гизела.

— Трудно! Временами мне казалось, что я больше не выдержу. Я уходил из дома посреди ночи и бродил бесцельно до рассвета, боясь остаться наедине с женщиной, которую любил и которая не любила меня. Я пообещал ей, что наш брак будет только формальным. И я сдержал свое слово. Я не был ей мужем до тех пор, пока она не попросила меня стать им.