Барбара Картленд - Звезды в волосах

— Когда ты спускалась вниз, я подумал, что ты прекрасно выглядишь, — решительно заявил сквайр, но Гизела поняла, что он даже не заметил, как она одета. Он так привык к ее виду, что ничего бы не сказал, если бы она поехала в своем обычном потертом платье или даже — добавила она в сердцах — в нижней юбке.

Чем ближе они подъезжали к Истон Нестону, тем сильнее росла тревога Гизелы. Конечно, Элси была права. Ее платье безнадежно устарело. Никто теперь не носит пышные юбки и рукавчики с буфами ниже плеч. Но ничего не поделаешь: либо это платье — либо ее старые лохмотья.

Все платья леди Харриет из Лондона были с турнюрами — каскадами рюш из кружев и тафты, закрепленных на китовом усе. А юбки были уже не такими пышными. Гизела часто задумывалась, а как бы она выглядела в прекрасных бальных платьях, которые на ее мачехе казались гротеском, с бриллиантами на шее, которые на леди Харриет только подчеркивали желтовато-бледный оттенок ее кожи. Но какой толк в мечтах? Вряд ли ей придется носить когда-нибудь новые вещи, разве что без которых не обойтись, но и в этом случае они будут из самого дешевого и грубого материала.

Когда их экипаж повернул к большим воротам, Гизела ощутила дрожь. А что если друзья императрицы поднимут ее на смех? А что если они осмеют ее старомодное платье, неумелую прическу и провинциальные манеры? Возможно, императрица и пригласила их специально для того, чтобы посмеяться. Но потом Гизела вспомнила приятную улыбку женщины и то, как они запросто, по-дружески болтали, пока не пришел принц. Нет! В императрице не было жестокости или злобы. Красивым было не только ее лицо, красоту излучали и ее глаза, отражавшие сердечную теплоту. Гизела была уверена в этом и несколько успокоилась, пока лошади бежали по длинной аллее, приближаясь к великолепному дому в архитектурном стиле эпохи королевы Анны , очень пропорциональному, с каменным фасадом и окруженному пейзажным парком. Большие окна гостеприимно светились, как бы приглашая в дом.

— Я боюсь, папа, — призналась Гизела тем же голосом, каким в детстве говорила, что боится темноты.

— А я только что подумал, что мы чертовски сглупили, что приехали сюда, — ответил сквайр. — Для чего мы могли им понадобиться?

— Давай вернемся, — предложила Гизела. — Давай поедем домой и пошлем записку, что мы больны.

— Слишком поздно, — тяжело вздохнул сквайр.

А экипаж тем временем остановился у освещенных дверей, и напудренные лакеи в малиновых ливреях уже спешили по ступеням, чтобы расстелить ковер и открыть дверцу.

Шагнув из кареты, Гизела задрожала мелкой дрожью, и вовсе не от холодного ветра, обдувавшего дом со всех сторон, а от собственных мыслей и страхов, от охватившей ее паники, так что ей захотелось убежать куда-нибудь. Но, как заметил сквайр, уже было поздно. Она вошла в дом. Лакеи выстроились в два ряда, гостей приветствовал мажордом, он подвел Гизелу к экономке в шуршащем черном атласе, которая ждала, чтобы проводить ее наверх снять накидку.

В камине огромной спальни пылал огонь. Большие канделябры освещали зеркало, украшенное золотыми купидонами, а в серебряный таз была налита ароматная вода, чтобы Гизела могла вымыть руки. Комната была такой прелестной, что Гизеле захотелось остановиться и рассмотреть ее как следует. Вместо этого она сбросила накидку, вымыла руки и бросила торопливый взгляд в зеркало с купидонами. Гизела слишком боялась того, что увидит там — собственную ничтожность! Она быстро отвернулась и с удивлением обнаружила, что экономка, довольно сурового вида, улыбается, глядя на нее.

— Вы выглядите очень хорошо, мисс, если будет позволено мне заметить, — сказала женщина.

Глаза Гизелы недоверчиво округлились, как будто она ожидала, что экономка посмеется над ней. Но потом она проговорила, нервно запинаясь:

— Спасибо! Вы очень добры… что говорите так.

— Не бойтесь, мисс, — успокоила ее женщина. — Сегодня не будет званого вечера. Только леди и джентльмены, которые живут в доме. Графиня очень ждет вас. Она сама мне сказала.

Совершенно ясно, кем была эта» графиня»— инкогнито, что не составляло ни для кого секрета и служило поводом для шуток.

— Благодарю вас, — порывисто проговорила Гизела. — Вы меня немножко успокоили, а то я так боялась.

— Я догадалась, мисс, — улыбнулась экономка и повела ее назад к главной лестнице, с верхней ступеньки которой Гизела увидела сквайра.

Он ждал ее внизу, в холле, стоя спиной к огню, и грелся. Спускаясь по лестнице, Гизела уловила запах оранжерейных лилий и еще какой-то более тонкий аромат, незнакомый ей. Весь дом, казалось, пропитывала атмосфера роскоши, но кроме этого в нем нашлось место и еще для чего-то чрезвычайно гостеприимного и успокаивающего, что помогло Гизеле справиться со своими страхами, вновь одолевшими девушку, когда настал момент встречи с императрицей и ее друзьями.

Мажордом растворил массивные двери из красного дерева и объявил:

— Мисс Гизела Мазгрейв и майор Джордж Мазгрейв.

На секунду все поплыло перед глазами Гизелы: канделябры с зажженными свечами, большие вазы с цветами, повсюду расставленные, полированная мебель, мягкие розовые и зеленые портьеры, узорчатый ковер под ногами. А потом, когда в глазах прояснилось, она увидела в дальнем конце комнаты императрицу в окружении своих друзей, стоящих возле камина с такой элегантной непринужденностью, словно они только что сошли с жанровой картины какого-нибудь живописца.

Идя по комнате, Гизела не сводила глаз с Елизаветы Австрийской. Если она казалась красивой в строгом костюме для верховой езды, то сейчас она была несравнимо прекрасней. На ней было бархатное платье темно-голубого, сапфирового цвета, отделанное горностаем и фестонами из бесценного венецианского кружева; кружевная отделка начиналась от тонкой талии и переходила в огромный турнюр, который превращался на полу в изящный шлейф. На шее у нее было колье из сапфиров и бриллиантов, а серьги и браслеты из таких же камней сверкали и блестели при малейшем ее движении.

Но даже драгоценности бледнели перед великолепием ее волос, высоко зачесанных на голове в медную корону и ниспадавших по спине почти до самого пола. Она была так восхитительна, так прекрасна, что Гизела не могла оторвать от нее глаз и даже забыла поклониться, пока императрица не протянула ей руку, и тогда девушка присела в глубоком почтительном реверансе.

— Как я рада снова видеть мою добрую самаритянку, — сказала императрица. — Представь меня, пожалуйста, своему отцу.

Гизела поднялась и запинаясь произнесла обязательные фразы. Она была удивлена, увидев, как изящно отец приветствовал императрицу и как легко, без тени смущения, наклонился, чтобы поцеловать ее руку.