Пейдж Брэнтли - Пробуждение сердца

Гилберт собрался заговорить, но тут воздух сотрясся от громоподобного мрачного удара главного колокола аббатства, вслед за которым покатился перезвон меньших колоколов. Гилберт отставил пустую чашку и, дождавшись паузы между перезвоном меньших, сказал:

– Предлагаю тебе Обри, если сделаешь, что прошу.

– Я в любом случае получу Обри, – сказал Хью, подумав, что это приманка. А если ему предлагают приманку, то, значит, его ожидает ловушка.

Гилберт побелел от ярости.

– Это еще как сказать! Миром мы не разойдемся, это я тебе обещаю!

Мгновение братья сверлили друг друга взглядами. Наконец Гилберт, поклявшись еще раз, что просто так не уступит Обри, направился к двери.

– Ну, поступай как знаешь! – сказал он, взявшись за железную ручку, помедлил, словно собирался добавить напоследок что-нибудь оскорбительное. Но гнев не дал ему заговорить. Распахнув дверь, ведущую в храм, Гилберт Кенби выскочил, сопровождаемый перезвоном колоколов.

Минутой раньше, перед тем как прозвучал первый оглушительный удар колокола, Санча медленно оторвалась от щели, но рев колокола заставил ее сжаться в комочек и зарыться с головой в шелковые одеяния, прикосновение которых к потному лицу напоминало прикосновение паутины.

И тут из полумрака перед ней возник маленький белоголовый мальчик. Сначала из-за пушистых белых волос, выделяющихся в темноте, Санча приняла его за собачонку, которая сидит на полу, наполовину скрытая ризами и покрывалами. Она сдавленно вскрикнула. Неужели все это время он был здесь, наблюдал за ней?

В полумраке раздался его тонкий голосок:

– Я ждал брата Малкома. – Нервно заерзав, мальчуган показал ей что-то округлое, завернутое в тряпицу. – Я нашел это на холме, – сказал он и в подтверждение своих слов гордо вытащил череп, забелевший в темноте. – Я знаю, это череп римлянина!

Быстрое движение мальчугана, его триумфальный жест и череп с болтающейся нижней челюстью пробудили в ней страшное воспоминание: пушистый песик, зал, освещенный факелами, люди, грязный мешок и отрубленная голова Ричарда с разинутым ртом и невидящими, полуприкрытыми глазами.

Санча пронзительно вскрикнула и бросилась вон из ризницы. Солнечный свет ослепил ее; отбросив ставший ненужным букет, ничего не видя перед собой, она бежала к тисовой аллее, потом по пыльной дороге с полосами теней на ней – к кладбищу, путаясь в высокой траве. Она бежала не останавливаясь – в груди кололо от быстрого бега, ноги отяжелели, – пока не упала возле покойницкой, обессиленная, задыхающаяся от рыданий. Она медленно вытянулась в траве; зеленый мир вокруг расплывался и дрожал в глазах, полных слез.

То, что скрывалось на дне ее памяти, вдруг всплыло с ужасающей четкостью. Окровавленная голова Ричарда со свалявшимися золотистыми волосами, шаги, сопровождаемые звоном колокольчиков, крики и ругань и руки, тянущиеся к ней. Один человек, высокий и страшный, хватает ее и, нещадно тряся, приговаривает:

– Дайте мне увезти ее в Понтрефект, и там она найдет свой конец на навозной куче, как их красавчик Ричард из Бордо.

Она скорчилась от отвращения, вспомнив этого человека.

Его вытянутое лицо было невообразимо отталкивающим, словно совершенные им злодеяния наложили свою печать на его черты. Он хотел убить ее. И он, несомненно, сделал бы это, если бы кто-то, обругав его, не заставил отпустить ее. Был ли то Генри Болинброк? Или кто-то другой, сказавший: «У нас на руках достаточно трупов аристократов, которые приходится прятать от французов».

Санча вспомнила, как закричала, стала бороться, вырвалась, как потом катилась по ступенькам лестницы, удар и наступивший мрак.

Долго еще Санча лежала в пыльной траве у стены покойницкой и молча плакала о своей несчастной судьбе.

В это время в аббатстве брат Малком, сменив парадное облачение на повседневную сутану, вошел в ризницу. Молодой лорд был погружен в работу.

– Да благословит Господь труды твои, милорд, – поздоровался он с господином.

Хью кивнул в ответ, оторвавшись от бумаг. Старый монах открыл большой сундук, окованный железом. В одной руке он держал нечто, завернутое в тряпицу.

– Что это у вас, отче? – поинтересовался Хью.

– Всего лишь еще один римский череп, – ответил монах, повернув голову в венчике белых волос. – А утром брат Эливин его погребет. – Он наклонился и положил череп во вместительный сундук. – Удивительно, – сказал монах, со стуком опуская крышку, – в склепах кости веками лежат в сохранности. Но на земле, под солнцем, ветром и дождем, начинают рассыпаться, превращаясь в прах, как когда-нибудь превратимся в прах все мы.

– Не слишком радостная мысль, – заметил Хью, сдерживая желание улыбнуться.

– Увы, милорд. Бедная душа, что когда-то была полна жизни, как ты или я, теперь истлела, обратилась в прах. А в свое время придет и наш черед. – Он отряхнул руки и побрел к двери. – Что поделаешь? В Писании сказано, что дни наши исчислены, как листья на деревьях. Послать ли к тебе Юана? – спросил брат Малком от порога.

– Да, пошлите, – ответил Хью, и тут на глаза ему попалась белая маргаритка, лежащая на стопке книг, переплетенных в кожу. Она была свежая, лишь немного подвяла. Хью не мог понять, как она попала сюда. Но вошел Юан, и Хью отложил цветок в сторону.

В этот вечер гостеприимством Хью пользовались купцы, побывавшие в Карлайле и возвращавшиеся назад в Уоркворт. Купцы торговали шерстяной тканью и льняным полотном, и Хью с особым интересом ждал, что они расскажут.

Время от времени Хью поглядывал на жену, любуясь ее точеным профилем: нежным овалом лица и вздернутым носиком. Каждый раз, когда он видел эту бело-розовую кожу, контрастирующую с иссиня-черными волосами, бровями и густыми ресницами, его охватывало волнение. Он накрыл ладонью ее руки, лежащие на столе, и наклонился к ней.

– Я искал тебя сегодня и нигде не мог найти, – сказал он шепотом, поднося ее руку к губам.

Почувствовав его прикосновение, Санча вся напряглась, метнула на него ледяной взгляд и отдернула руку. Она не могла смотреть на мужа и не вспоминать отрубленную голову Ричарда, его золотистые волосы в сгустках запекшейся крови и скорбящую маленькую мадам Изабеллу.

Санча оставила мужчин продолжать беседу, а сама поднялась в спальню. Алиса поднялась за ней, чтобы помочь раздеться.

– Ничего не случилось, все хорошо! – ответила Санга на обеспокоенный вопрос служанки.

– Я же вижу! – не отступала Алиса. – Вон глаза какие красные, словно вы месяц просидели у дымного очага. – Она быстро сложила платье лимонного цвета и, припомнив, в каком настроении была госпожа накануне, осторожно предположила: – Может быть, господин сказал что-нибудь неприятное?