Корделия Биддл - Ветер перемен

Юджиния слушала ее вполслуха, слова нанизывались в ночи. Она представляла, как они вплетаются в ветви деревьев – ленты мыслей, висящие на деревьях, пока их не сорвут, не разгладят, не перечитают и не переживут вновь.

– И догадайся, что еще, мама? Бывают крокодилы в тридцать футов длиной. Большие, как наша гостиная дома… и мы их тоже увидим. Королевы сказали… – Джинкс вдруг прервала свой рассказ. – Мама, тебе здесь нравится? Тебе не хочется остаться здесь навсегда?

Юджинии снилась ее мать. Не та мать, которую она видела в последний раз – молодую женщину с маленьким ребенком, – а пожилая леди, которая состарилась, леди, родившаяся в 1830-х годах и еще живая в 1903 году. Она разговаривала с Юджинией, своей взрослой дочерью, и хотя Юджиния не понимала слов, она знала, что они очень приятные. Они уютно беседовали в свежевыкрашенной кухне, но без посуды в застекленных буфетах и без тряпичных ковриков на полу.

Дом был не тот, в котором выросла Юджиния, не то место, где она видела мать живой. Дом был поменьше, более солнечный, радостный, такой, каким могут быть только маленькие домики, и у Юджинии было впечатление, что мать только что приехала. Рядом с пятнистым кувшином лежала ветка сирени, на месте садовых ножниц – нож, и маленький зелененький паучок с удивлением исследовал неожиданные перемены в его обиталище. «Я принесла цветы, – думала Юджиния. – В спешке я сломала ветку с ближайшего дерева».

Мать совершенно поседела, но оставалась стройной и красивой, как всегда. У нее даже были такие же красивые руки, время ничего не сделано с ними, и кончики пальцев остались такими же округлыми, какими были всегда. «Артистическая душа». Юджиния помнила мамину поговорку: «Квадратные пальцы значат «прагматичное» существо. А прагматичное существо решительно уступает тому, у кого «свободное и любящее сердце».

Мать Юджинии покрутила в руках обручальное кольцо и еще одно кольцо, которое Юджиния очень любила в детстве: два сомкнутых, как детские ручонки, сердца – золото было очень тонким, розоватым, как лепестки розы. У этого кольца была долгая история. Юджиния знала ее, еще когда была маленькой. Им владели, по крайней мере, четыре поколения женщин. Юджиния посмотрела на сердца, на мгновение, только чтобы подумать, куда могло подеваться кольцо, проснулась и потом вновь вернулась к этому сну и на кухню.

Мать быстро ходила от покрытого жестью стола к уэльскому буфету, прихлебывала чай, клала в чашку ломтик лимона и чуточку сахарных кристалликов и одновременно составляла список заданий, которые должна выполнить дочь. Комната полнилась легким разговором о том о сем, удовлетворенностью, доброжелательством и доверием.

Юджиния проснулась. Смех затих, стерлось мамино лицо, отлетело позвякивание блюдец, растаял запах, полный надежды. От кухни не осталось ничего, кроме чувства завершенности, уз любви без слов. Но, возвращаясь в мир спящих людей, Юджиния сохранила в памяти один короткий проблеск, отчетливый, как сегодняшний день, образ: мама жива. Затем она снова была в Кучинге, в сырой, пахнущей плесенью кровати, а мама была в каком-то другом месте.

Юджиния лежала тихо и слушала, как спят ее дети. Поль, как всегда, дышит громко и ровно. Джинкс чуть похрапывает и что-то невнятно бормочет, а Лиззи разговаривает с какой-то воображаемой душой, которая так понимает ее. А это миссис Дюплесси, храпящая, как ломовая лошадь. И тихо, как мышки, спят Прю и Олив. Весь дамский и детский павильон погружен в сон. Юджиния попыталась вспомнить свой сон, но он рассыпался, как горстка песка.

Внезапно раздался долгий, протяжный вопль. Он донесся из джунглей или с берега реки, а, может быть, из окрестностей города. Вопль продолжался, не умолкая, и Юджинии показалось, что он ступает по ее спине, дюйм за дюймом. Потом вопль захлебнулся, попытался глотнуть воздуху и замер. Наступила абсолютная тишина, как будто все насекомые, животные, рыбы, птицы и люди на земле вымерли. Юджиния выскользнула из-под простыни и на цыпочках подошла к окну. Темнота начала отступать, ночь затрепетала ресницами. Юджиния поняла, что рассвет уже прячется за горизонтом.

Тогда раздался еще один крик. Юджиния стояла у окна и слушала. Все было, как в первый раз: сначала нарастающий вопль, как бывает от страха и отчаяния, потом бульканье, громкий вздох, опять бульканье, как будто срыгивают жидкость, потом та же самая ужасающая тишина.

Юджиния оглянулась на спящую комнату, но все постели были погружены в страну сновидений. Обложившись легкими ратановыми валиками, которые дают воздуху продувать тела спящих и обеспечивают некоторую прохладу, миссис Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Поль спали как убитые.

Раздался еще один вопль, Юджинии хотелось заткнуть себе уши. Кто-то подвергается невероятным пыткам, подумала она. Но одновременно сообразила, что это не кто-нибудь, а что-нибудь, что это не человек, а животное. Свиньи, сказала она себе, они режут свиней. Юджиния выглянула в окно – ничего не было видно. Но это же мусульманская страна, напомнила она себе, мусульмане не режут свиней. Потом она вспомнила доктора Дюплесси и его лекции о китайском населении: «становой хребет страны», «трудолюбивые люди, без которых Борнео потонет в трясине отчаяния». «Невзирая на голландцев и англичан, конечно», – добавил он.

Забой свиней продолжался, а Юджиния стояла и размышляла о том, почему люди делают тот выбор, который делают: отец был дипломатом, Джорджу хочется, чтобы старый Турок гордился им. Она думала о радже Айварде и его сыне Лэнире, султане и его маленьком сыне, наконец, о Джеймсе и о том, как он исчез в джунглях. «Где мы сейчас? – вдруг задала себе вопрос Юджиния. – Что мы здесь делаем? Мы пересекли полмира, а все, что я знаю, это то, что перед завтраком забивают свиней».

Она пристально всматривалась в джунгли, потом посмотрела в сторону порта. Свиньи наконец замолкли, и предрассветный воздух наполнился разными звуками: писком, хохотом, визгом, отчаянными воплями, дребезжащим кваканьем и пронзительным носовым завыванием ящерицы, набрасывающейся на очередное насекомое. Неожиданно в ветвях двух отдельно стоящих деревьев вспыхнул необыкновенный свет – в одном замерцало что-то вроде огня, а в другом – его отсвет. Один огонь загорелся, мигая, другой погас, но только, чтобы повторить миганье первого. Они передавали послания от дерева к дереву.

– Светляки, – громко произнесла Юджиния. – Армия светляков… «ночная стычка невежественных армий»… «Берег Дувра»… Как это стихотворение? «…Ах ты, любовь моя, – начала она, – давай без лжи меж нами».

Стих полился свободно, вдохновенно. Что-то заставило Юджинию на миг умолкнуть – это вспыхнуло чувство жалости и грусти: оно засело в груди, и понадобилось усилие воли, чтобы стряхнуть его. Да, это так. Нельзя лгать друг другу в этом мире, который только кажется таким разнообразным, таким прекрасным, таким новым, а на самом деле лишен и радости, и любви, и света. И дальше там: «Нет уверенности, нет покоя, нет состраданья к ранам».