Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)

— Как я уже тебе сказал, — и он потянул ту же ниточку, — очень важно прервать их переписку, то есть письма обрученных должны быть перехвачены и доставлены ко мне. Справишься с этим, Любочка? Кроме того, у меня нет никого, кому бы я доверял и кто бы смог выполнить это поручение.

— Я сделаю это с радостью, — отвечала Любочка. — Думаю, что дело это нетрудное и не опасное, как ты предположил.

— Тогда сделан главный шаг в достижении нашей цели, — сказал Борис, удовлетворенный безусловной готовностью Любочки.

— А что будет потом, когда письма окажутся у тебя?

— Не торопись, моя любимая, — отвечал, усмехаясь, Борис. — Ты все узнаешь в свое время. Ты должна мне верить, быть послушной и действовать только по моим инструкциям. Все нити интриги у меня в руках, и только я один могу правильно оценить любую ситуацию. В заключение — совет. Эти письма частенько будут содержать важные подробности, не предназначенные для чужих глаз. И еще. Сожги мои письма, а я сожгу твои, чтобы они не выдали нас. Обещаешь мне это сделать?

— Обещаю, любимый. Я сделаю все, что ты хочешь.

Еще некоторое время они обсуждали различные детали плана, в которые он посвятил Любочку. Бориса особенно интересовало ее враждебное отношение к Вере, и он хотел укрепить в ней готовность Вере отомстить. Насколько страшной была эта месть по сравнению с ее обидами, которые она терпела, об этом Любочка, конечно, не думала. Она вся была во власти любовной страсти.

Большего от этого вечера Борис и не ожидал. Он достиг своей цели, во что вряд ли и сам верил.

— Время домой возвращаться, Любочка, — сказал он наконец. — Бал уже кончается.

Любочка надела маску, и пара, нежно взяв друг друга под руку, направилась к выходу. И на этот раз они не услышали шаги за собой. Это черное домино с желтым бантом вышло из-под тени садика, где они сидели, и удалилось в противоположную сторону.

Василий и Дуняша уже ждали господ на том же месте. Им, видимо, времени тоже не хватило. Они продолжали живо разговаривать, когда подошедший Борис приказал Василию готовить коляску. Беклешов с двумя женскими домино остановился на том же месте, где в полночь его гости сели в коляску. Как и раньше, улица была пустынна, и ни одна душа не видела, как две темные фигуры исчезли в доме Громовых.

Довольный началом предприятия и погруженный в раздумья, Борис возвращался домой. Нельзя сказать, что он оставался совсем нечувствителен к Любочки-ной страсти. Ему не требовалось никаких усилий продолжать эту любовную интригу более серьезно, не ограничиваясь одной лишь видимостью. Поэтому он полагал, что в будущем Любочкина страстная любовь может и не остаться без ответа.

В настоящий момент она могла сослужить хорошую службу. Но при всех ли обстоятельствах он сможет ею руководить? Как она воспримет и перенесет, что он использовал ее для своей помолвки с Верой, когда это однажды откроется? Просто уйдет в сторону или раскроет заговор и сорвет его планы? «Но зачем сейчас думать об этом? Со временем видно будет», — сказал он самому себе.

Этими словами он отогнал мрачные мысли. Он верил в свою ловкость и в свое счастье и был уверен, что преодолеет опасности. Ведь однажды он уже оказался хозяином Вериной судьбы.

Однако для Беклешова еще не наступил момент прервать обмен писем, которые Вера так регулярно и прилежно посылала в Париж. Прежде чем сделать это, надо было подготовить соответствующую почву, чтобы задуманное предприятие было надежным.

В это время в петербургском обществе начали много болтать о веселой жизни, которую Владимир Островский будто бы ведет в Париже. Поговаривали о большом его успехе и победах в дамском обществе. Шепотом и под печатью секретности называли имена известных дам, питавших к нему особую благосклонность, а в клубах рассказывали анекдоты об его экстравагантных денежных расходах. Почти каждый день появлялись новые истории, которые в салонах столицы быстро переходили от одного к другому и были у всех на устах.

При большой популярности, которой Владимир пользовался в Петербурге, было неудивительно, что пикантные детали, относившиеся к его персоне, вызывали интерес у многих его знакомых. Страсть к сплетням и скандалам, бытующая как в больших городах, так и в маленьких, на сей раз избрала своим объектом Владимира.

Через короткое время эти истории дошли до Парижа, где они не миновали ушей Островского. Он посмеялся над этими досужими разговорами и посчитал ниже своего достоинства на них реагировать. Он-то знал об их беспочвенности и чувствовал себя свободным от упреков, которые ему могли бы предъявить.

В полную противоположность тому, что о нем говорили в Петербурге, он вел в Париже серьезную и спокойную жизнь, столь не характерную в этом городе для его молодых соотечественников. Большую часть дня он работал в посольстве. Вечерами исполнял свои общественные обязанности или посещал театры, которые страстно любил. Если время позволяло, отдавал его искусству, посещая музеи.

Все эти факты были неизвестны его друзьям на родине или они их игнорировали, предпочитая больше верить сплетням. Сплетни проникли и к Громовым.

Долгое время сердце Веры сопротивлялось им, не принимая за правду. Она не допускала перемены в чувствах Владимира. Он не мог за такое короткое время забыть свою любовь. Но эти истории повторялись с такой настойчивостью, с такими подробностями, что ее вера в конце концов пошатнулась, и она перестала сомневаться в том, в чем другие уже давно не сомневались.

Ее доброе чистое сердце неописуемо страдало! Ее худшие опасения, которые овладели ею при разлуке с Владимиром, стали реальностью. Она бессильна была что-либо предотвратить. С терпением и покорностью она должна была страдать и ждать, что принесет будущее. Некому было излить душу, не у кого искать утешения, чтобы облегчить свое горе.

Об ее помолвке не знал никто, кроме ее родителей. Ее мать была единственной, кто мог бы дать совет, оказать помощь. Но характер Марии Дмитриевны не подходил для этого. В такое время утешить и поддержать дочь она не могла. Она сама мучительно переживала то, что рассказывали о Владимире, и чувствовала себя такой несчастной, что, скорее, сама нуждалась в утешении и была не в состоянии помочь дочери. Вере даже не приходило в голову поверять матери свою сердечную боль.

Как раз в это время письма от Владимира стали приходить редко и нерегулярно, что еще более усилило ее сомнения в его верности и любви. Владимир по своей натуре писать не любил, ему не хватало таланта выразить свои чувства пером. Он любил Веру по-прежнему, часто говорил ей об этом и устно и письменно. Зачем еще писать письма? Чтобы только повторять уже известное?