Пенелопа Томас - Тайна

Прошло добрых два часа, прежде чем мы спустились в гостиную, усталые и озабоченные.

Клариссу уложили в постель, доктор сделал для нее все, что мог. Немного, как он признался сам. Она пережила сильное потрясение, трудно было сказать, сможет ли девочка полностью оправиться и как долго продлится процесс выздоровления. За все время, что мы хлопотали возле нее, она произнесла только одно слово «Матильда». Я вложила куклу ей в руки, только после этого она согласилась выпить снотворное и погрузилась в глубокий сон.

Доктор предложил мне тоже принять успокоительное и лечь в постель, но я отказалась, будучи не в силах допустить, что Кларисса может позвать меня, а я не услышу. Кроме того, я должна была рассказать Тристану все подробности, он не решался тревожить меня, но немые вопросы были видны в каждом его взгляде. Он положил руку мне на плечо и провел в кабинет, где удобно устроил на диване. Несмотря на мои протесты, он положил подушки мне под ноги и накрыл одеялом. Затем налил бренди из графина и заставил выпить.

— Я не предлагаю, чтобы Вы начали пить регулярно. Но сейчас нужно успокоить нервы, — настаивал он.

Я послушалась, и вскоре волна приятного тепла разлилась по телу, и меня стало клонить в сон. Впечатления тяжелого дня понемногу отступали на задний план.

— Вам лучше? — спросил он. Я кивнула.

— Тогда, если Вы в состоянии говорить, я бы хотел знать, что произошло.

Запинаясь, я поведала о происшествии. Невозможно было не признать свою вину за то, что отпустила Клариссу от себя, пусть даже на небольшое расстояние, и за саму идею похода к Браун Джелли, но Тристан настаивал, что моей вины здесь нет. И он не сделал ни одного упрека.

Пока я говорила, он сидел на низком стульчике у дивана, гладил мои волосы, нежно убирая со лба выбившиеся пряди.

— Вы не виноваты, — шептал он. — Если кто-то и виноват, то это я.

— Вы? — удивилась я, чувствуя такую слабость, что даже не в силах была выразить негодование, которое должна была испытывать, но под влиянием бренди оно ко мне не приходило.

— Но Вас же там не было.

— Дело не в этом. Я держал ее в Холле со дня смерти матери. Это был чистейший эгоизм. Мне хотелось верить, что так лучше, потому что это устраивало меня.

— Она поддерживала в Вас это убеждение. Он сжал губы.

— Я верил, потому что она говорила то, что я хотел слышать. Единственное, ради чего я жил, была она, и я не мог заставить себя расстаться с ней даже на время.

— Она тоже этого не желала бы. Ребенок Вас обожает.

— Я причинил ей вред своей слепой любовью и не заслуживаю обожания, — он выругался с таким неистовством, что я испугалась, хотя находилась в полудремотном состоянии. — Не могу смириться с мыслью, что заставил ее столько пережить, потакая своей слабости. Почему я не отправил ее к Генри три года тому назад?

— Вы хотели бы заставить ее пережить потерю обоих родителей одновременно? — спросила я, не в силах наблюдать его мучения. — Этим Вы вынудили бы ее страдать гораздо больше.

— Это был мой главный довод. Но я понимал, что ищу оправдания, чтобы оставить ее в доме. Она привыкла бы быстро и перенесла бы любовь на дядюшку и его жену.

— Чепуху Вы говорите! Вы их обоих презирали, и не без основания. Пустые и эгоистичные люди, они были неспособны любить кого-либо, кроме себя. Кларисса зачахла бы и умерла в их доме.

Он посмотрел мне в глаза:

— Вы уверены? Но там были Вы, Вы бы не дали ей погибнуть?

— Что я могла сделать? Я сама была скорее на положении отверженной, чем членом семьи, и мне было только четырнадцать лет. Если бы Генриетта заметила мое расположение к ребенку, она бы извела ее.

— Если бы у нас были родственники со стороны матери, я бы отправил ее к ним. Но Генри был единственный близкий человек.

— К тому же вовсе не близкий. Он вздохнул.

— Бедное дитя. Несмотря на ее положение, она, видно, появилась на свет не для легкой жизни. Могу только молиться, чтобы она быстро поправилась, как надеется доктор.

Я сомневалась относительно быстрой поправки Клариссы, но промолчала.

Очевидно, выражение моего лица выдало мысли, потому что он вздрогнул.

— В чем дело? Вы что-то не досказали?

Мне не очень хотелось посвящать его, но выхода не было.

— Не уверена, но думаю, что ее потрясение вызвано не только зрелищем истерзанной овцы, — сказала я мягко. — Когда мы были на пути к Браун Джелли, нам попались две овцы, отбившиеся от стада, и она… она как-то странно связала их одиночество со своим состоянием. И она волновалась, что с ними может произойти что-то плохое, хотя я уверяла ее в обратном.

Я нарочно не упомянула о фермере. Тристан имел и без того достаточно забот, ему не нужно было ломать голову, почему его дочь боится, что он, ее отец, может поступить с ней жестоко. И даже сейчас я не могла отогнать мысль, что она боится потерять его любовь, а не считает, что он способен нанести ей какой-то физический ущерб. Глупо было тревожить его напрасно.

— Я сказала, что фермер обязательно их защитит. Теперь меня беспокоит, что она восприняла эту растерзанную овцу иначе, чем любой ребенок сделал бы на ее месте.

— Не дай Бог! Надо молиться, чтобы мы оба ошиблись. Она не сможет пережить этого ужаса еще раз.

Я с готовностью согласилась. Тристан взял мою руку в свои.

— Боюсь, что только осложнил Вашу жизнь, пригласив сюда. Теперь Вам приходится заниматься моими проблемами.

— Обо мне не беспокойтесь. В Вашем доме я впервые узнала настоящее счастье.

— Счастье неуловимо. Его можно ощутить в самых неподходящих ситуациях. О себе могу только сказать, никогда не поверил, что могу найти свое счастье в подвале с углем.

Он нагнулся к моему лицу, я со страхом подумала, что он хочет поцеловать меня. Снова меня охватила паника и желание укрыться за своей девичьей непорочностью.

Но тут же я пристыдила себя и стала доказывать самой себе, что не имею права оттолкнуть, если он хоть что-то для меня значит.

Я вся внутренне сжалась, но повернула лицо к нему. Внезапно в кабинете стало нестерпимо душно, в ушах зашумело так, что я уже не слышала потрескивания дров в камине, ничего, кроме собственного дыхания. Забыв обо всем, я закрыла глаза.

И ждала.

В награду ощутила прикосновение его губ к моим. Это был очень легкий поцелуй, нежный до невозможности. Едва уловимое касание губ, словно мимолетное движение цветка. Было странно сознавать, что такой ершистый человек способен на почти изощренную нежность. Я даже сомневалась, поцеловал ли он меня вообще.

Я открыла глаза, надеясь, что его все еще закрыты. Он смотрел, не скрывая нежной улыбки. Я вопросительно смотрела на него, он на меня, ожидая найти ответ на свой немой вопрос. Что за вопрос, нетрудно было догадаться.