Габриэле д'Аннунцио - Торжество смерти

«Они не знают, что я приду сегодня, — думал Джиорджио, волнуясь. — А что, если эта женщина теперь с отцом?» У решетки играло песком двое детей. Не успев хорошенько разглядеть их, он догадался, что это были его незаконные братья, дети сожительницы отца. Когда подошел ближе, дети обернулись и с удивлением, но без малейшего страха стали глядеть на него. У них был здоровый, крепкий, цветущий вид, щеки были покрыты румянцем, и вся их внешность носила ясный отпечаток плебейского происхождения. Джиорджио почувствовал смущение и какой-то непобедимый страх; у него явилось желание спрятаться, вернуться назад, убежать; он взглянул в окно, боясь увидеть между занавесками лицо отца или этой отвратительной женщины, о низости, жадности и постыдном поведении которой он слышал уже много раз.

— О, синьорино, вы здесь?

Это был голос слуги, шедшего ему навстречу. В этот же момент отец окликнул его из окна:

— Джиорджио, это ты? Какой приятный сюрприз!

Джиорджио оправился и принял веселый вид, стараясь держаться как можно свободнее. Он сознавал, что между ним и отцом установились искусственные, чуть не церемонные отношения, которыми оба за последние годы прикрывали свою неловкость при неизбежных и прямых сношениях. Он сознавал также, что его воля была совершенно парализована в настоящий момент и что он был неспособен ясно изложить настоящую причину своего неожиданного посещения.

— Ты разве не поднимешься наверх? — спросил отец из окна.

— Да, да, я иду наверх.

Он хотел показать, что не обратил никакого внимания на детей, и пошел по лестнице, ведущей на одну из больших террас. Отец вышел ему навстречу. Они поцеловались. Для Джиорджио было вполне ясно, что ласковое отношение отца к нему было чисто напускное.

— Как это тебе вздумалось придти сюда?

— Я пошел прогуляться пешком и забрел сюда. Как давно я уже не видел этих мест! Здесь все осталось без перемены…

Он оглядывал асфальтовую террасу и с преувеличенным любопытством стал рассматривать бюсты один за другим.

— Ты теперь почти всегда живешь здесь, не правда ли? — спросил он, чтобы сказать что-нибудь и предчувствуя частые и длинные промежутки молчания в их разговоре.

— Да, я часто приезжаю сюда жить, — ответил отец, и в голосе его зазвучала грусть, крайне поразившая сына. — Мне кажется, что здешний воздух хорошо действует на меня… с тех пор, как у меня появилась эта болезнь сердца…

— Как, ты страдаешь сердцем? — воскликнул Джиорджио искренним тоном, пораженный неожиданной новостью. — В чем же выражаются твои страдания? С каких пор они начались? Я ничего не знал об этом… Никто мне не говорил ничего…

Он стал пристально смотреть в лицо отца, стараясь разглядеть на нем следы смертельной болезни при ярком свете отбрасываемых от стены косых солнечных лучей. И в его сердце опять зашевелилось болезненное сострадание при виде глубоких морщин на лице отца, мутных и опухших глаз, седых, небритых волос на щеках и на подбородке, толстых губ, пропускавших тяжелое дыхание, усов и волос, которым краска придавала не то зеленоватый, не то фиолетовый оттенок, и короткой, налитой кровью шеи.

— С каких пор ты страдаешь? — повторил он, не скрывая своего волнения. Ужасные картины быстро сменялись в его уме. Ему опять представился отец в агонии, сведенный судорогами, и под угрозой смерти его отвращение к этому человеку стало понемногу исчезать.

— Как можно определить, когда это началось? — ответил отец, видя искреннее волнение сына и стараясь придать своему лицу страдальческое выражение, точно он хотел сильнее возбудить его сострадание и извлечь из этого пользу. — Как можно определить начало болезни? Подобные болезни долгое время остаются в скрытом состоянии и в один прекрасный день внезапно обнаруживаются. Тут уже ничем не поможешь. Приходится мириться с печальной действительностью и со дня на день ожидать последнего удара…

Он говорил изменившимся голосом и, казалось, освобождался от своей обычной резкости и отвратительной грубости, превращаясь в слабого, разбитого старика, но во всем его существе было что-то искусственное, преувеличенное и чуть ли не шутовское, что не ускользнуло от проницательности Джиорджио; быстрая перемена в отце напоминала Джиорджио актеров, которые в один миг меняются на сцене, точно снимают одну маску и одевают другую. И так же быстро Джиорджио сообразил, что должно было произойти. Отец, несомненно, догадался о причине его прихода и, обнаруживая свои страдания, старался добиться теперь какого-то нужного результата. Для него было ясно, что отец имел в виду какую-то определенную цель. Но какую цель? Это не вызвало в Джиорджио ни возмущения, ни раздражения; он даже не готовился защищаться против действий отца, и по мере того, как он яснее усваивал себе положение вещей, его безволие даже возрастало, а к волнению стало примешиваться обычное отвращение. Он стал покорно ожидать дальнейшего развития сцены, заранее готовясь подчиниться, какой бы она ни приняла оборот.

— Ты зайдешь ко мне? — спросил отец.

— Как хочешь.

— Лучше зайди, я хочу показать тебе кое-какие бумаги…

Отец пошел вперед, направляясь в комнату с открытым окном, откуда слышалось по всему дому пение канарейки в клетке. Джиорджио последовал за ним, не оглядываясь по сторонам. Он заметил, что отец изменял даже походку, стараясь казаться усталым, и его сердце больно сжалось при мысли, что вскоре ему придется стать свидетелем и жертвой унизительного, неестественного поведения отца. Он чувствовал в доме присутствие сожительницы отца и был уверен, что она спряталась где-нибудь поблизости, чтобы подслушивать и шпионить. «Какие бумаги покажет он мне? — думал Джиорджио. — Чего он захочет от меня теперь? Наверное, денег. Он пользуется неожиданным случаем…» И в его ушах зазвучали предостережения матери и некоторые почти невероятные подробности из ее рассказов. «А что я сделаю? Что я отвечу ему?»

Канарейка звучным и громким голосом распевала в клетке на разные лады; белые занавески раздувались подобно парусам, открывая вид на голубую даль. Ветер шелестел бумагами, которыми был завален стол; в хрустальном пресс-папье, лежавшем на куче бумаг, Джиорджио заметил скабрезную виньетку.

— Какой сегодня ужасный день! — прошептал отец, тяжело опускаясь в кресло, закрывая глаза, с трудом переводя дыхание и делая вид, что его мучает сердечный приступ.

— Тебе больно? — невольно спросил Джиорджио почти робким тоном, не зная, настоящие это или напускные страдания…

— Да… Но ничего, это сейчас пройдет… Всякое волнение и беспокойство сразу отражается на мне… Отдых и спокойствие крайне необходимы мне, а вместо того…