Лючано Де Крешенцо - Елена, любовь моя, Елена!

– О, Каллиопа, избавь нас от этой безудержной болтовни! – взмолился Листодемий, затыкая уши и возводя очи к небу. – Ты же знаешь, как я ненавижу пустобрехов, но они почему-то все время попадаются на моем пути!

– Ах ты, грязный локридец! – вскричал Ариакс. – Доколе ты будешь испытывать мое терпение?!

С этими словами он выхватил из ножен бронзовый меч и бросился на Листодемия, явно намереваясь пронзить его.

Леонтий и Гемонид вскочили и попытались удержать Ариакса. В поднявшейся суматохе они опрокинули стол, скамейки и только что поданные сосуды с вином. Ариакс был вне себя и походил на разъяренного демона. Он кричал, что все равно прикончит своего врага, и угомонить его не было никакой возможности. С сидевшей рядом проституткой приключилась истерика, и она стала кричать, точно резаная. Потом, слава богу, прибежали слуги Телония и кое-как утихомирили дерущихся; четыре человека загнали Ариакса в угол, а двое выставили из лавки Листодемия, наказав ему больше никогда не попадаться им на глаза.

Когда вновь установилась тишина, Гемонид попросил Ариакса продолжить рассказ. Но хвастун не сразу откликнулся на эту просьбу: сознавая, что взгляды всех присутствующих направлены на него, он медленно встал, злобно огляделся по сторонам и направился к двери, еще не решив: броситься ли догонять своего врага или воспользоваться наличием многочисленных слушателей, чтобы они могли раз и навсегда убедиться, какой он непревзойденный оратор. К всеобщему удовольствию, второе решение возобладало.

– Вот что сказал пастырь народов Агамемнон: «О, ахейцы, много лет прошло в тщетных попытках разрушить стены Трои. Многие из нас погибли в этой войне, многие остались без ног или без рук. Дерево наших судов уже начало гнить, канаты совсем истрепались, а там, на далекой родине, наши жены выходят на берег, надеясь увидеть паруса – те самые паруса, что девять лет назад унесли отцов от детей. Мы потеряли надежду завоевать Илиум, город с широкими улицами, и теперь нам остается одно: либо всем умереть ради прекрасных глаз Елены, либо погрузиться на наши черные суда и возвратиться к родным домам, где мы впервые увидели свет».

По толпе пронесся взволнованный ропот.

– Можете мне поверить, друзья, – продолжал Ариакс, не успел Агамемнон окончить свою речь, как все до единого собравшиеся ринулись к кораблям. Присутствовавшим при этом показалось, будто гигантская волна, о которой складывали легенды, [35]вновь отхлынула от Феры. Все возопили: «Домой! Домой!». И на радостях стали обниматься и плакать. Я тоже кричал и плакал. Действительно, если за девять лет нам не удалось завоевать Трою, то кто сказал, что мы завоюем ее именно теперь, на десятом году войны?!

Чья-то брань заглушила эту последнюю фразу: один из только что вошедших был не согласен с Ариаксом:

– Да что ты знаешь о войне, несчастный трус! Ты, который на протяжении девяти лет только и делал, что показывал врагу свой зад?

Ариакс попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы сцепиться с провокатором, но оказался лицом к лицу с самим царем Итаки Одиссеем. Герой сжимал в правой руке скипетр Агамемнона, и это означало, что он, Одиссей, назначен теперь военачальником ахейцев. А на случай, если скипетра окажется недостаточно, группа итакцев, среди которых находился и гигант Еврибат, была готова заставить всякого отнестись к нему с должным почтением.

– Но Агамемнон сказал… – попытался возразить Ариакс.

– Агамемнон просто хотел испытать ахейцев, узнать, сыщутся ли среди них трусы вроде тебя, готовые клюнуть на приманку. Если кто-нибудь еще сомневается в этом, пусть выйдет: я с удовольствием прикончу его собственными руками.

Но тут раздался чей-то голос:

– Я не верю тебе, Одиссей, и никогда не поверю, что бы ты ни говорил, и сегодня, и вообще!

Всех ждала очередная неожиданность: на авансцену вышел новый персонаж. На сей раз публика увидела низкорослого неуклюжего воина с головой, по форме напоминающей грушу. Он был горбат и колченог, а в довершение всего на голове у него, как раз на самой макушке, торчал жиденький хохолок. Звали чудака Терситом. Все встретили его дружным смехом: очевидно, он был хорошо знаком завсегдатаям этого заведения.

– Ты кто? – спросил Одиссей.

– Я тот, кто не верит тебе, – ответствовал ему Терсит с церемонным поклоном, вызвавшим, естественно, новый взрыв смеха. – Но не потому, что я верю твоему свояку Агамемнону – этому ворюге, а потому, что нельзя доверять такому человеку, как ты, лжецу, который без обмана дня не проживет, и был обманщиком еще во чреве матери. Ты же не способен ни на единое слово правды, пусть даже самой невинной!

– Грязная тварь! Как ты смеешь обзывать ворюгой вождя народов? – закричал Одиссей, желая поставить на место этого урода и в то же время узнать, какими такими делишками запятнал свою честь Агамемнон за последнее время.

– Я действительно назвал его ворюгой, да простят меня остальные воры! – тотчас же откликнулся Терсит. – Атрид не просто вор, он всем ворам вор. Его шатры забиты бронзой, ему доставляют больше женщин, чем он способен использовать. Да еще попробуй угоди нашему вождю! Ему подавай самых красивых и молоденьких. А кто должен отыскивать их? Мы, клянусь Зевсом, мы, ахейцы! Кто раздобывает ему золото? Опять же мы, ахейцы, нападающие на ни в чем не повинных людей и убивающие их, чтобы отнять у них золото и принести добычу Агамемнону. Для него самого, бедняжки, это слишком утомительное занятие! А теперь мы должны еще взять Трою, потому что только тогда он сможет заполучить много золота и девушек, которых ему так недостает!

– Молчи ты, мерзкое насекомое! Молчи, если не хочешь сию же минуту расстаться с жизнью! – вскричал Одиссей.

Но ни угрозы Одиссея, ни его авторитет не произвели на Терсита никакого впечатления. Выйдя на середину круга, уродец медленно обвел взглядом слушателей, словно призывая их к тишине, и, понизив голос, продолжал:

– Братья, заклинаю вас, не верьте ему! Если Одиссей скажет, что вы живы, не верьте. Если Одиссей скажет, что у каждого из вас по две руки и по две ноги – пусть даже вам мнится, будто так оно и есть, – не верьте. Если Одиссей скажет, что высоко в небе светит солнце… не верьте – значит, сию минуту пойдет дождь. А если, выйдя отсюда, вы действительно увидите солнце, все равно не верьте. Можете не сомневаться, он бы этого не говорил, если бы не держал в уме какой-нибудь гнусный план!

– О, подлейший из подлых, о, змеиное жало, о, коровья лепешка, о, блевотина старого пьяницы! – вскричал Одиссей. – Да пусть Телемах никогда больше не назовет меня отцом, если я не расколошмачу твой горб, не втащу тебя за уши голым на корабль: там ты у меня поплачешь!