Катарина Фукс - Падение и величие прекрасной Эмбер. Книга 2

– Ваши подруги тоже говорят по-испански? – спросила я ту, что пела.

– Увы, нет, – ответила она. – Все мы здесь из разных краев и у каждой свой родной язык.

– Но вы совсем не похожи на испанку. Кто вы?

– Да, я не испанка, хотя предки мои родились в Испании, но прошло более ста лет с тех пор, как они покинули эту страну.

– Кто же научил вас так хорошо говорить и петь испанские песни?

– Это сделала моя мать. Она говорила, что Испанию невозможно забыть, хотя для нас она оказалась жестокой.

– Но почему? Могли бы вы рассказать мне? – спросила я со свойственным мне любопытством.

– Конечно. Но не сейчас. Я приду в ваши покои ночью. Ведь сегодня с мужем проводит ночь Катерина, – она указала на пышную красавицу с каштановыми светлыми косами.

Затем моя новая приятельница снова взяла свой инструмент и возобновила пение и игру. Я спросила, знает ли она цыганские песни. Оказалось, что знает. И когда она запела, я невольно заплакала. Да, Испанию не забудешь.

Покои, в которых мне предстояло жить, отличались удивительной роскошью. Правда, здесь не было ни высоких столов, ни резных стульев, к которым я привыкла, но зато было много дорогих ковров и вышитых затейливыми узорами подушек. Постель мне была приготовлена прямо на ковре. Я знаками велела черной служанке принести еды. Вскоре она внесла поднос. Тогда я жестом отослала ее и принялась с нетерпением поджидать гостью.

Рыжекудрая красавица вошла, неслышно ступая маленькими ногами в легких вышитых туфельках, украшенных крупными драгоценными камнями.

– Как хорошо, что вы пришли, – обрадовалась я. – Садитесь же и расскажите мне о себе, о ваших подругах, о жизни в этом доме и в этом городе.

Она легко опустилась на подушку, налила из серебряного кофейника кофе в тонкую фарфоровую чашечку и заговорила…

– Мое имя – Сафия. Вы сразу поняли, что я не испанка. Да, я из иудейской семьи. Мои предки были изгнаны из Испании, как я вам уже говорила, более ста лет назад, по указу короля Фердинанда и королевы Изабеллы.

– Но за что же?

– О, всего лишь за то, что исповедовали иудейскую веру.

– И все же вы поете испанские песни и передаете из поколения в поколение испанский язык! Это странно!

И тотчас я подумала, что ничего странного в этом нет. В Испании меня держали в заточении, много раз мне угрожала опасность, но когда я услышала здесь, вдали от Испании испанскую речь, слезы навернулись на мои глаза.

– Многих из тех, кто исповедовал иудейскую веру, сожгли на кострах, – продолжала между тем моя собеседница. – Многие были казнены. И у всех было отнято имущество.

– Но неужели никак нельзя было спастись?

– О, можно было. Надо было только отречься от своей веры.

– Но если они так любили Испанию, почему же они этого не сделали? Это было так тяжело?

– Вероятно. Мне это оказалось легко. Я мусульманка.

– Но как же это произошло?

– О, моя история очень проста. Я родилась в этом городе, в семье бедного торговца-иудея. У меня было пятеро сестер. Родители не имели возможности покупать нам красивую одежду и украшения. На свадьбах и разного рода женских собраниях мы тихо жались у стены и ловили насмешливые и сожалеющие взгляды. Единственным нашим истинным развлечением было посматривать в окно из-за занавесок. Конечно, особенно нас занимали проезжающие мимо мужчины. Я заметила, что иудеи принуждены держаться робко и несмело, им запрещено носить красивую одежду, богато украшенное оружие и ездить верхом на горячих конях. Я твердо решила, что за иудея замуж не выйду.

Однажды утром я подошла к окну в каком-то странно приподнятом настроении. В комнате, где я спала с сестрами, стоял цветочный горшок. И как раз сегодня я украдкой сорвала только что расцветший цветок гвоздики. Собственно, старшая моя сестра заранее сказала, что цветок достанется ей, и она воткнет его в волосы. А я вот взяла да и сорвала его потихоньку. Сестра досадовала, однако я уверяла ее, что цветок просто еще не расцвел.

Но что же было делать мне с моим цветком? Украсить волосы я не могла, ведь сестра сразу заметила бы. Но мне вдруг показалось, что этот цветок принесет мне счастье. Пряча его в складках платья, я подкралась к окну.

И – о чудо! – по нашей узкой улочке медленно проехал всадник. Не знаю, почему так случилось. Прежде я видала и более молодых, и более красивых мужчин. Но именно этот человек с его рыжей бородкой и раскосыми глазами завладел моим сердцем. Я приподняла занавеску и бросила ему свой цветок. И еще совершила ужасное, чего прежде не совершала: я сделала так, чтобы он увидел мое лицо.

Он поднял глаза и зорко посмотрел на меня.

В ужасе я опустила занавеску и убежала в комнату.

Весь день я чувствовала себя преступницей. И на другой день не осмелилась подойти к окну. Так прошло три дня. Я сама не знала, что же меня тревожит. Ведь о моем проступке никто не знал и не мог узнать. Но мне стало душно в нашем тесном жилище, где только и слышались молитвы отца да бесконечные жалобы на непреходящую нужду.

Но на четвертый день одна из сестер сказала мне:

– А ведь тебя сватали.

– Кто же? – сердце мое отчаянно забилось.

– Угадай! – лукавила она.

Я назвала несколько имен соседских юношей, о которых знала, что их намереваются женить.

– Нет, нет, не угадала, – смеялась сестра, – Не угадала.

– Но скажи мне, скажи!

– Да что ты так всполошилась? Или замуж невтерпеж? Так ведь перед тобой еще две старшие. Прежде чем их не выдадут, нам нечего и думать о замужестве. А где отец возьмет деньги нам на приданое? Так что, видно так мы и пропадем, умрем старыми девами, нянча из милости чужих детей.

– Но скажи же, кто сватался за меня?

– Приходила сваха от богатого турка. Я все слышала. Разве что-то можно утаить в нашем ветхом домишке! Он морской разбойник и хотел взять тебя без приданого и даже обещал дать отцу денег.

Я не сомневалась, что знаю, о ком идет речь.

– А отец? – спросила я с замершим сердцем.

– Что отец! Отец сказал, что лучше умрет, чем отдаст дочь иноверцу.

Мне показалось, что я сейчас умру. Я убежала в наш тесный внутренний дворик, упала на землю под чахлым ореховым деревцем и зарыдала.

Мне казалось, моя жизнь кончена. Но тут любовь породила во мне решимость, прежде мне неведомую.

«Я убегу из дома!» – подумала я.

Но Стамбул – огромный город, и я его совсем не знала. И я даже не знала, как зовут этого человека.

«Нет, убегать глупо. Я его не найду. Что же тогда?»

И мне пришло в голову самое простое: снова стоять у окна и ждать. Нет, не может он так скоро забыть меня.

И вот несколько дней подряд я не отходила от окна. Но он так и не появился.

Я тосковала и плакала по ночам.