Сидони-Габриель Колетт - Клодина уходит...

«Уезжаю в Париж. Можешь объяснить Леону мой отъезд, как пожелаешь».

У меня сжимается сердце при мысли, что я совсем одна на всём белом свете… Как бы мне хотелось оставить на прощание более сердечное письмо, чем эта записка Марте… Но кому?.. Кажется, нашла.

Дорогая Клодина!

Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня срочно покинуть Байрет. Этот поспешный отъезд очень мучителен для меня. Только не думайте, что с Аленом, Мартой или со мной случилось какое-то несчастье. Я уезжаю, потому что всё здесь угнетает меня; Байрет не так уж далёк от Арьежа, а Арьеж не так уж далёк от Парижа, куда я теперь возвращаюсь.

Вы помогли мне осознать, что жизнь без большой любви бесцветна и тосклива. Я не знаю ещё, какое лекарство мне сможет помочь; я уезжаю, чтоб изменить свою жизнь и ждать.

Быть может, вы, вы, в которой столько веры и нежности, смогли бы удержать меня. Но после сада Маркграфини вы не хотите этого. Вы, вероятно, правы. Огонь, которым вы на мгновение озарили меня, вам нужно, конечно, целиком сохранить для Рено.

И всё-таки напишите мне, напишите хотя бы одно письмо.

Поддержите меня, скажите, даже если это неправда, что духовная моя нищета не совсем безнадёжна…

Потому что я думаю о возвращении Алена с таким смутным страхом, что сама не понимаю, на что надеюсь.

Прощайте, посоветуйте, как мне быть. Позвольте мне хоть мысленно на мгновение прижаться головой к вашему плечу, как в саду Маркграфини.

Анни.

Одиннадцать часов. Вот и Париж. Унылый и душный Париж конца лета. Я голодна, совершенно разбита, мне кажется, я вернулась с другого конца света, у меня одно только желание: лечь прямо здесь, на платформе, и уснуть. Предоставив Леони воевать с таможенниками, я нанимаю фиакр и удираю домой.

Экипаж останавливается у подъезда, на пороге тут же появляется привратник в жилете, без ливреи, и его жена, моя кухарка, щёки её в красных прожилках покрываются красными и белыми пятнами. Рассеянным взглядом я читаю на их угодливых лицах удивление, смущение, оскорблённое достоинство хорошо вышколенных слуг, с которыми обошлись не совсем корректно.

– Это вы, сударыня!.. Но мы не получили телеграммы.

– Я её просто не посылала…

– А-а! Я так и думал… А господин Самзен разве не приехал вместе с сударыней?

– Как видите, нет. Приготовьте мне что-нибудь на обед поскорее – всё равно что: яйца, отбивную… Леони сейчас приедет с вещами.

Я медленно поднимаюсь по ступенькам лестницы, а за мной следует поспешно натянувший свою зелёную ливрею с потускневшими пуговицами привратник… Я смотрю, как посторонняя, на этот маленький особняк, который захотел купить Ален… Я была против. Но моего мнения не спросили… Я полагаю, что хорошая квартира менее банальна и гораздо удобнее, чем небольшой особняк, да и стоила бы не так дорого…

Впрочем, какое теперь это имеет значение? Мне здесь всё безразлично, будто я тут остановилась проездом. На белой двери в мою спальню видны следы грязных пальцев. Электрическая лампа в коридоре треснула. По старой памяти я готова уже приказать заменить, вымыть… Потом, передумав, отворачиваюсь. Лишь когда я оказываюсь в своей жёлто-белой комнате, ко мне возвращаются кротость и малодушие и нервное напряжение немного спадает… За этим лакированным письменным столиком – на нём не так видна пыль – я написала первые строчки в своей тетради… На этой большой плоской кровати, где от моего худенького тела остался еле заметный след, я мучилась приступами мигрени, познала и страх, и смирение, и краткое подобие любви, и неудовлетворённую страсть… Чем же я буду жить теперь, когда в прошлое ушли страх, смирение и даже краткое подобие любви? Странно, как могло случиться, что столь слабое существо, как я, всегда нуждающееся в моральной и физической поддержке, неожиданно вдруг лишилось её и не погибло сразу подобно вьюнку, оставшемуся без опоры. Возможно, смерть не приходит… так скоро… Машинально я подхожу к висящему над камином зеркалу.

Я бы нисколько не удивилась, если бы в зеркале появилась измученная и ослабевшая Анни с ещё более узкими и бессильно опущенными плечами, чем до отъезда в Арьеж… Мой вид поражает меня, и я облокачиваюсь о доску камина, чтоб внимательнее рассмотреть себя.

Моё узкое и смуглое лицо чётко обрамляют тёмные, свалявшиеся за ночь, проведённую в поезде, волосы. Однако не только усталая складка в уголках рта изменила линию губ: губы стали твёрже, не такие молящие, как прежде… Глаза смотрят прямо и не прячутся поминутно под веером шелковистых ресниц. «Цветы дикого цикория», мои удивительно светлые глаза, единственное, что во мне есть действительно красивого, – увидев вас теперь в зеркале, я всегда буду вспоминать Клодину. Из желания подразнить меня она не раз говорила: «Они у вас такие прозрачные Анни, что сквозь них всё видно». Это правда, увы! Прозрачные, как стекло пустого флакона. Умилённая воспоминаниями, чуть опьянённая новым своим видом, я наклоняю голову и прикасаюсь губами к своей руке.

– Надо ли мне распаковывать вещи, сударыня?

Запыхавшаяся Леони враждебно осматривает мою спальню – она требует основательной уборки…

– Ещё не знаю, Леони… Я жду письма… Выньте пока лишь шёлковые платья и нижние юбки, остальное может подождать.

– Слушаюсь, сударыня. Вот как раз вам письмо, привратник собирался переслать его в Германию.

Я резко протягиваю руку и беру это письмо, которого я никак не ждала. Чтобы прочесть его вдали от посторонних глаз, я ухожу в кабинет Алена и сама открываю там ставни.

Дорогая Анни!

Ваш муж, пишущий вам это письмо, совершенно измучен. Но не волнуйтесь, я сказал лишь «измучен», но это не значит, что болен. Пришлось немало повоевать; я уже писал вам, как трудно было превратить быков в деньги, подробности я расскажу вам при встрече. Мне приятно сознавать, что я с честью справился со столь трудной задачей и смогу привезти домой солидную сумму. Вы будете признательны мне, Анни, за то, что я отправился в это путешествие, оно позволит нам поставить дом на более широкую ногу, и я смогу подарить вам такие же великолепные соболя, как у госпожи… вы уже догадались, кого я имею в виду?.. Моя сестра называет её весьма фамильярно: «Эта Шесне».

Солнце в этот час нещадно палит, и я пользуюсь этим, чтоб привести в порядок свою корреспонденцию. Во дворе дома сидит молодая девушка, она что-то шьёт, а может, делает вид, что шьёт. Действительно, существует довольно странное сходство – я уже не раз обращал на это внимание – между этой неподвижной девушкой с тяжёлым узлом волос на затылке, которая склонилась над своей работой, и вами, Анни. Только у неё ещё красный цветок в волосах, а на плечах – маленькая жёлтая шаль. Как бы то ни было, это занимает меня, и я в мыслях своих обращаюсь к вам и думаю о своём возвращении, теперь это уже вопрос не месяцев, а дней…