Кэтлин Норрис - Чайка

– До последнего моего часа! – ответил он серьезно. Но она все еще удерживала его, положив руку в белой перчатке на его рукав и близко смотря ему в глаза.

– Я любила вас, Кент, – сказала она тихо, но внятно, и что-то вроде насмешки над собой звучало в ее голосе. – Никогда до вас я не любила ни одного мужчины. Я бы отдала все, все, ради чего я всю жизнь боролась, чтобы быть любимой вами. Так что, в конце концов, пострадавшей оказалась я!

Она пошла к автомобилю.

До стоявшей у лампы с сердцем, полным жалости и муки, Жуаниты донесся знакомый повелительный голос, говоривший что-то о пледе, о закрытых окнах. Ночная свежесть проникла в комнату.

Кент воротился и закрыл дверь.

Ушедшая женщина оставила после себя в комнате слабый запах фиалок и меха, и… тяжелое молчание.

Затих вдали стук мотора. Заскрипела мельница и утихла. Они слышали снова один только ровный шум прибоя.

Жуанита вернулась в свое кресло. Лампа освещала только лежавшие на коленях руки. Голова же, устало прислонившаяся к спинке кресла, была в тени. Кент присел на табурет возле нее, глядя на опущенные на бледные щеки ресницы, на сиявшие в полумраке, как расплавленное золото, волосы, на грудь, которую время от времени вздымали тяжелые вздохи.

Одна из мексиканок просунула голову в дверь и сказала что-то Жуаните по-испански. Жуанита коротко ответила. Дверь закрылась, и снова наступило молчание.

– Кент, – прошептала она через некоторое время. – Вы будете ночевать…

– В Солито, в гостинице «Сан-Стефэн».

– И приедете завтра?

– И завтра, и послезавтра, и все дни, пока я буду нужен вам. – Ее рука лежала под рукой Кента. Теперь она положила ее сверху и крепко сжала его пальцы.

– Лола сказала, что ужин готов, – сказала она равнодушно, все еще шепотом… – Но я совсем не хочу есть. А вы?

– Умираю от голода! – отвечал он решительно и вызвал тень улыбки на ее губах.

– Лола еще спросила, – Жуанита все еще не открывала глаз и не меняла позы, – уверена ли я, что вы не мой «сеньор».

– Я надеюсь, – тихо сказал Кент, когда она замолчала, – я надеюсь, что буду им.

Две слезы скатились из-под опущенных ресниц. Он видел, как дрожали ее губы, как она стиснула руки, чтобы победить волнение. Долго они сидели так, не шевелясь.

– Кент, – шепнула она, – разве не хорошо вокруг? Милое старое ранчо, и деревья, и сады, и пастбища, и дубы, и речка, и море, неизменное море, вон там, во мраке…

«И маленькая, потрепанная бурей морская чайка снова в безопасности в своем гнезде», – подумал он растроганно.

И, сидя рядом с ней, он представил себе все то, о чем она говорила, все, что составляло ее дом.

Долорес, спящая в душной хижине со своим малюткой у груди; Лола и Лолита, бранящиеся в кухне и жарящие лук у пылающего очага. Вся тихая усадьба со знакомыми, как близкие друзья, коровами, лошадьми, собаками. Свет месяца над пустынным берегом, над полями, изгородями, черные тени виноградных лоз и перечников, как испанское кружево, на смытых лунным сиянием плитах патио.

– Отпустите меня на пять минут, – сказала Жуанита, посмотрев в глаза Кенту, – только на пять минут, чтобы умыть лицо и поправить волосы. Потом мы будем ужинать.

– О, сколько хотите, не торопитесь! – и голос его выдавал ту бережную радость, что пела в его сердце. – Ведь перед нами вся жизнь, Жуанита.

Миткаль – сорт хлопчатобумажной ткани полотняного переплетения, неотделанный ситец.

Каннибал – людоед.