Кэтлин Норрис - Чайка

Стоял конец октября, и прибой, как обычно в эту пору года, был очень бурный. Волны непрерывно ударялись о берег, с шумом наполняя водой все углубления, образуя пенящиеся и клокочущие потоки между скал и высоко вздымая на своих гребнях массы багряных и изумрудных шелковистых лент – морских трав и водорослей.

Солнце в тот день совсем не показывалось из-за туч, а от скрытого в тумане Тихого океана дул резкий ветер. Воздух был теплый и сырой, словно насыщенный соленой влагой. Чайки, относимые сильным ветром, как-то накренялись на одну сторону и с криками низко летали над грозно рокочущими, стремительно несшимися к берегу волнами.

В ста милях на юг от бухты Сан-Франциско и больше, чем в ста на север от Санта-Барбара, голый утес, забытый и оставленный людьми вот уже добрую сотню лет, вздымался в суровой пустыне скал и моря. Желтая, безжизненная трава покрывала утес, а на склоне, обращенном к морю, виднелись выбитые в скале две-три ненадежные ступени, по которым смелому человеку можно было спуститься на берег.

Именно с этого утеса молодой человек в стареньком костюме для гольфа и в низко надвинутой на густые черные волосы спортивной шапочке видел пустынную ленту берега далеко на север и на юг. На севере она, в какой-нибудь миле от утеса, кончалась спокойной дельтой маленькой речки Амигос. Там были песок, ивы, шаткий мостик и вдалеке выцветшая от времени крыша старой миссионерской церкви.

По направлению же к югу громоздились скалы и, насколько хватает глаз, ничего не было видно, кроме этих каменных громад, и только кое-где мелькало цеплявшееся за скалу деревцо, клонившееся от ветра; все в этой стороне было голо, неприветливо и пустынно под унылым, серым, закрытым тучами небом.

Волна за волной поднималась из бездны и разбивалась о скалы, разлетаясь брызгами, отбегала назад в зеленую глубь, где мириады крошечных обитателей моря ожидали ее, то исчезая, то появляясь вновь, чтобы скользнуть в следующую волну.

Кент Фергюсон сегодня впервые увидел это своеобразное место; в его дикой нетронутости было что-то неотразимо привлекательное для молодого человека, что-то ласково-успокоительное коснулось его души подобно тому, как мягкий солено-влажный воздух касался его щек.

Где-то там, за его спиной, находилось старинное поместье Эспиноз, последнее смиренное напоминание об отошедших в прошлое романтических временах. Ивы, эвкалипты, старинный дом с его узкими балконами и разрушавшимися стенами – все здесь говорило о тех временах, когда испанские ранчо, где разводили овец, были разбросаны по сухим и залитым солнцем степям Калифорнии, и странствующим падрэ, чтобы перейти из одной гостеприимной гасиэнды в другую, приходилось путешествовать по несколько дней.

Когда-то род Эспинозы владел всем краем, но теперь их богатство и могущество отошли в область преданий и им принадлежало лишь несколько сот голов мелкого скота да несколько сот акров земли. Знаменитая некогда королевская дорога вела к исторической церкви святого Эстебана, и пассажиры, иногда проезжавшие здесь в запыленных автомобилях из Цинциннати и Ист-Сен-Луи, слышали рассказы о знаменитом ранчо Эспинозы, славившемся своим гостеприимством в те времена, когда в стране еще не было открыто золото, о свадебном пире сеньора Пабло Моронес-де-Кастиль и Марии-Жозефины Эспинозы в 1800 году, на котором присутствовали все знатные фамилии штата и который продолжался целых семь дней.

В деревушке Солито, в пяти милях отсюда, Кент видел на месте, где в старину был «Булль-Ринг», маленькую «Чайную» для артистов. Артисты – профессионалы, полупрофессионалы и, наконец, люди, готовившиеся стать артистами или мнившие себя таковыми, когда-то облюбовали Солито. Понастроили здесь непритязательные коттеджи с выкрашенными в зеленый цвет дверями и желтыми рамами. Сосновые аллеи над морем кишели краснолицыми дамами в очках и неуклюжей, но крепкой обуви, с неизменным экземпляром «Атлантик» под мышкой. В Солито имелся общественный театр, а произведения местных художников выставлялись на продажу в старой лавке рядом с вышитыми передниками, лопатами и блестящими цинковыми ведрами и кастрюлями.

Только пять миль отделяло от этого мира старое ранчо Эспинозы, а между тем оно казалось Кенту таким одиноким и заброшенным, так всецело принадлежавшим прошлому, подобно охотнику Рип-Ван-Винклю из легенды, что проспал два века.

Бархатные корсажи, веера, инкрустированные серебром седла, вино и веселье, рыцарское ухаживание, песни и удары кинжала – все исчезло. Остался лишь этот полуразрушенный дом под сенью старых деревьев, хранивших следы многих бурь, старый дом, в котором доживала свой век старая женщина, и теснившиеся вокруг него амбары, сараи и хижины, где ютились несколько мексиканцев-метисов со своими черноволосыми, смуглыми и дикими на вид женами и ребятишками.

Во время осторожного обследования ранчо Кенту не удалось увидеть сеньору Спинозу. Слуги же, стоя в дверях хижин или топчась во дворе, покрытом лужами благодаря недавно прошедшему ливню и истоптанном копытами коров и лошадей, с удивлением посматривали не незнакомца.

Видно было, что здесь, на ранчо, посетитель был явлением непривычным.

– «Веселенькое» существование ведет, должно быть, тут одна-одинешенька эта старая дама, – сказал себе Кент Фергюсон, обернувшись, чтобы взглянуть на низенькие строения, над которыми ветер, играя, кружил в воздухе желтые листья.

Потом он снова посмотрел вниз, где с неумолкаемым ревом бились, пенились, сверкали изумрудами волны…

– Ого! – вдруг громко вырвалось у Кента: там шевелилось что-то живое – на уступе скалы у самой воды. Да, теперь он ясно увидел там, на волосок от этой жуткой водяной бездны, фигуру девушки.

Вмиг очутился он на краю утеса и стал с трудом спускаться по крутым уступам почти отвесной скалы, цепляясь за них руками. При этом он громкими криками предупреждал девушку о своем приближении, но она, видимо, не слышала и не замечала его, пока он не очутился совсем близко, над выступом, где она стояла. Должно быть, ветер относил в сторону его голос.

Увидев его, наконец, она подскочила от неожиданности. И на повернутом к нему лице Кент прочел удивление и неудовольствие.

Она стояла, тесно прижавшись к скале, видимо, разглядывая в воде какого-нибудь обитателя моря. Теперь Кент увидел, что девушка совершенно спокойна, что движения ее уверенны и она, очевидно, не нуждается в его помощи.

Это было очень юное существо, еще не утратившее милой нескладности и свежести подростка. Ей могло быть лет восемнадцать-девятнадцать.

Невысокая ростом, она держалась очень прямо и от того казалась высокой. В ровном, прямом взгляде ее голубых глаз было что-то такое, от чего Кент моментально ощутил неловкость, словно человек, дерзко вторгшийся в чужие владения.