Клод Фаррер - Подружки

Приходили с опозданием и другие люди. Среди них были и Лоеак де Виллен, грузчик, маркиз и граф; он пересек по диагонали зал и уселся за одним из столиков на сцене. Но на этот раз он изменил своему бушлату из шкиперского сукна и синей тельняшке, которая служила ему рубашкой; его фрак был вполне безупречен.

– Вы опять здесь? – сказал Л'Эстисак, увидав его. – Разве ваш транспорт все еще стоит на якоре в Сен-Луи на Роне?

– Нет. Я больше не грузчик. Я отказался от места.

– А?.. Какую же новую профессию вы намерены попробовать?

– Впредь до новых предписаний – только одну: танцора на Сифилитическом балу.

– Превосходно!.. В таком случае давайте пить вместе. Шампанское? Брют, разумеется?..

– Да… Хайдсик Монополь, красная этикетка, прошу вас.

– Это моя марка.

Их столик стоял у самой рампы. От бушующей толпы их отделяла только простая балюстрада. И вследствие разницы в высоте сцены и зала они превосходно видели всех и каждого, и от них не могла укрыться ни одна деталь зрелища.

– Занятно, – заметил Лоеак.

Кругообразным движением руки он обозначил все Казино, от колосников до партера.

– Занятно, – повторил герцог.

Они помолчали мгновение. Потом Лоеак сразу спросил:

– Каким образом вам удалось это?

Герцог взглянул на него:

– Каким образом?..

Лоеак кивнул головой.

– Да, каким образом удалось вам добиться того, чего вы добились здесь и чего я не находил нигде, кроме как у вас? И как стали вы таким, какой вы есть?

Он достал портсигар из кармана и предложил Л'Эстисаку папиросу. Л'Эстисак взял папиросу, закурил ее и сделал три затяжки.

– Мы путешествовали, – отвечал он наконец. – Мы единственные французы, которые путешествовали, по-настоящему путешествовали. Этим объясняется многое.

– Быть может, – сказал Лоеак.

Он в свой черед закурил папиросу и окутал себя облаком дыма.

– Как бы то ни было, – заговорил он снова, – результаты этого совсем необычны. Перехожу к фактам: у вас здесь есть куртизанки, которые кажутся воскресшими куртизанками древности. Они красивы, и их обнаженные шеи способны затмить жемчужные ожерелья тех времен. Они деликатны и тонки, иные обладают умом, другие культурны. Кроме того, они счастливы и совсем не похожи на прибитых собак, как другие дамы полусвета, будь то во Франции или в каком-либо другом месте, по крайней мере те, которые еще не обзавелись автомобилем, особняком и драгоценностями. Оставим это, хотя даже одно это достойно восхищения. Но как вам удалось добиться нравственного перерождения этих созданий, так низко павших и таких испорченных повсюду и возродившихся здесь? Ваши куртизанки обладают совестью, честью, добродетелью. Освободившись от прежних законов, от религиозных и чистых законов христианских, они не впали в анархию и ничтожество, как это случается со всеми женщинами, подобными им; они нашли иной закон – быть может, древний, закон Афин или Александрии, не могу вам сказать, – оправдание, путеводную нить; то, что так необходимо женщине, чтобы идти своей дорогой в жизни и не уклоняться от настоящей естественной добродетели, которая состоит в том, чтоб никогда никому не причинять зла. Вы достигли того, что казалось мне самой невозможной из химер. Как удалось вам это сделать?

– Мы путешествовали, – повторил герцог. Помолчав немного, он объяснил:

– Мы путешествовали – не как туристы, не как клиенты агентства Кука, даже не как люди, одиноко скитающиеся по свету и умеющие смотреть на то, что они видят, – мы путешествовали, как улитки, которые повсюду тащат с собою свой дом, и во всякой стране, куда бы мы ни прибыли, мы продолжали вести нашу обычную кочевую жизнь, такую, какой мы жили во Франции; оттого что повсюду мы чувствовали себя на борту наших судов как на оторвавшемся клочке родной земли. Мы были свободны от многочисленных хлопот обычного путешествия, свободны от гостиниц, вокзалов, паспортов, гидов и путеводителей, и нам повсюду, куда бы мы ни попадали, оставалось только смотреть, широко раскрыв глаза. Громадное преимущество перед всеми другими путешественниками, мой дорогой! А результаты вы сами отметили: мы понемногу сносили наши предрассудки, сталкиваясь повсюду с предрассудками остальной части земного шара. И мы ощупью обрели – вовсе не добиваясь этого нарочно – ту естественную добродетель, которую вы только что так хорошо определили. А когда мы обрели и приняли ее, мы стали, вполне естественно, обучать ей наших подружек. Вот вам и объяснение тайны.

– Нет, – сказал Лоеак. – Я готов согласиться с тем, что вы обрели естественную добродетель. Но кроме того! В вашем объяснении ничего не говорится о неизбежном сопротивлении глупцов. Что вы обучили этой добродетели ваших подружек, этого я не допускаю, я не могу допустить этого!.. Нас, парижан, принято считать остроумными: где и когда видели вы, чтобы мы обучили остроумию тех уличных женщин, с которыми мы проводим ночи?

– Черт возьми! – сказал герцог. – Где и когда сами вы видели, чтобы у женщины, с которой вы проводите ночи, оставалось от этого что бы то ни было, кроме детей? У ваших парижан куча предрассудков. А почему они относятся к куртизанке с меньшим уважением, нежели к замужней женщине? Разве не должна первая, так же как и вторая, доставлять наслаждение духовное и плотское своему господину и владыке? Разве не получают и та и другая от своего владыки за это наслаждение пищу, кров и одежду? Разве и та и другая не продают вполне честно и законно свое тело и свою душу мужчине, чтоб он поступал с ними, как ему будет угодно? Где же разница – кроме как в предрассудках некоторых вероисповеданий и некоей условной морали? Есть много народов, которые не знают такой морали и такой религии. И они освободили нас от них в свой черед. И вот почему, говоря с нашими любовницами так, как вы говорите с вашими женами, мы добиваемся от этих первых того же, чего вы добиваетесь от последних.

– Но первоначальное воспитание?

– Мы изменяем его, мы переделываем его! Для этого, без сомнения, нужно упорство, нужно постоянство. Но разве не кажется вам, что для того, чтобы взрастить хорошую пшеницу, не обработанный до сих пор участок может часто оказаться более благоприятным, чем поле, покрытое плевелами и сорной травой?

– Вы заговорили, как поэт!.. Во всяком случае – вы отважны! Так, значит, вы полагаете, что девушка из простонародья, выросшая в невежестве и грубости, более способна стать приятной женщиной, нежели светская девушка, или девушка из буржуазной семьи?

– Это было бы уже парадоксом. Я не захожу так далеко… Но я утверждаю, что не раз названная девица из общества будет много менее блестяща, нежели девушка из простонародья, которая прошла школу своих любовников.