Джудит Росснер - Эммелина

– Ну а если случайно?

– А если так, то вы, в общем, не виноваты, – быстро проговорила она, припоминая слова Хильды о том, что мистер Магвайр пытается быть хорошим, а большего от мужчины нельзя и требовать.

Но говоря по правде, думать сейчас о Хильде совсем не хотелось. Она понимала, что вроде бы искажает Хильдину мысль, но не стремилась понять, что же именно та имела в виду. Башмаки и чулки у нее промокли насквозь, с юбки капало на пол. Она наклонилась отжать ее, а когда выпрямилась, поймала на себе странный взгляд мистера Магвайра, вызвавший смешанное чувство счастья и неловкости.

– Сними башмаки, – сказал он. – Давай я посушу их на плите.

Она заколебалась, хотя сама не понимала почему.

– Если ты хочешь, конечно, – пояснил он. – А может, действительно, будет лучше, если я накормлю тебя и отправлю домой. Давай-ка посмотрим, что тут имеется…

Она разулась, пока он занимался едой. Больше всего ей хотелось, чтобы он позабыл об идее отправить ее в пансион. А он между тем доставал из буфета тарелки. Они были простенькие, без рисунка, ничего общего с великолепным европейским фарфором, который украшал стол во время рождественского чая. Достав посуду, он вынул затем хлеб и сыр, выставил яблоки в большой миске. Спросил, хочет ли она чаю и будет ли против, если он выпьет немножко спиртного.

– Ну что вы, конечно же, нет, – сказала она.

То, что он спрашивал, было забавно и странно, но куда более странным было его опасение, что она может не согласиться. С чего бы? Ведь выпивка – это веселье и легкость. Когда отец изредка выпивал, он делался ласковым и разговорчивым. Мать не притрагивалась к спиртному, а Эммелине нравился его запах и удивляло, как оно, словно по волшебству, меняло настроение отца.

– Чему ты улыбаешься? – спросил он, наполняя кружку.

– Подумала об отце. Выпив рома, он всегда говорит, говорит без конца. И шутит.

Мистер Магвайр расхохотался.

– А я вне опасности. Мне не грозит вдруг сделаться чересчур разговорчивым, потому что я пью не ром, а всего лишь пиво.

Она покраснела, подумав о том, что ведь он и без рома такой веселый и столько всего рассказывает. А он вытащил уже новый чертеж и принялся объяснять ей устройство машин. Однако смысл слов все время ускользал от Эммелины. Чем драгоценнее делалась для нее возможность слушать его речи, тем более страшилась она, что придет день, когда эта возможность исчезнет.

Оторвавшись от чертежа, он взглянул на нее и, словно бы рассердившись, спросил:

– Почему ты так заливаешься краской? Ты даже не представляешь, что со мной делаешь, когда вот так краснеешь!

Она, затаив дыхание, ждала. Пожалуй, ей было уже понятно, что эти придирки, если их можно назвать придирками, почти сразу влекли за собой проявление нежности, в то время как похвалы почти всегда вызывали потом какие-нибудь язвительные замечания, ошеломляющие своей несправедливостью. А если так, то нужно научиться терпеливо принимать и то и другое.

Он забыл вскипятить чай и предложил взамен глотнуть пива. Вид у него был при этом лукавый, словно он точно знал, что она откажется, и уже приготовился дразнить ее за это. Без колебаний взяв протянутую кружку, она, едва не поперхнувшись, отпила. Напиток оказался неожиданно крепким: обжег горло, огнем разлился по легким и вызвал жжение в желудке.

– Ну и как вам понравилось, мисс Эммелина? – осведомился он с серьезным видом.

Она хихикнула:

– Мне стало так тепло.

Он внимательно наблюдал за ней. Но откуда у нее это странное ощущение? От спиртного? Или от одного сознания, что она его пригубила?

– Больше ты пить не будешь, – сказал он.

– А можно еще глоточек? – вдруг неожиданно для себя попросила она. – Со мной ничего не будет.

Он протянул ей кружку:

– Ладно. Только один. Не хватало еще, чтобы ты назюзюкалась.

– Назюзюкалась?! – Надо же, незнакомое слово. – Ну нет, ничего такого со мной не случится. Я только воды хочу, можно?

Он принес ей воды, и она стала пить. Но вдруг услышала какой-то шум. Казалось, откуда-то доносились голоса. Он выпил пиво до дна, но это никак на него не подействовало. Налил себе снова.

– В доме кто-нибудь есть? – спросила она.

– Никого.

– Вы уверены?

– Может, ты хочешь пойти и проверить?

– Пожалуй. – Она поднялась, но чувствовала себя неловко: ведь не годится, наверное, разгуливать по дому, если и вправду в нем кто-нибудь есть. Прихватив кружку с пивом, он взял ее за руку, провел в столовую, потом в гостиную. Всюду царили тишина и порядок. Он предложил заглянуть и в помещавшуюся за кухней комнату для прислуги, хотя там-то уж точно никого не было: супружеская пара, жившая в доме в услужении, уехала в Лоренс, на свадьбу дочери. Все остальные слуги были приходящими. Так что, кроме их духов, вряд ли разумно было искать кого-нибудь здесь, внизу.

– Значит, вы думаете, голос доносился сверху? – спросила она озадаченно. На самом деле ей казалось, что голос был совсем рядом. Женский голос, усталый, мягкий; казалось, еще чуть-чуть, и можно будет разобрать слова.

– Ну что ж, давай посмотрим…

Пройдя через прихожую с натертыми до блеска полами, они по красивой лестнице поднялись на второй этаж. Здесь, на пересечении двух коридоров, шедших в глубь и во всю ширину дома, она вновь замерла, пораженная его великолепием и размерами. По крайней мере дюжина дверей шла друг за другом. Одни были плотно закрыты, другие отворены. Рисунок на обоях был не такой, как в гостиной, но впечатление они производили не меньшее. А полы были и здесь натерты умопомрачительно – ей и в голову не могло прийти, что такое возможно. В конце левого коридора под выходящим на юг окном стоял черного дерева столик, инкрустированный перламутром и сверкающий на солнце, как драгоценность. Но и пол под столиком сверкал чуть ли не так же ярко.

Ей вдруг стало страшно. Сердце отчаянно билось. Уже не хотелось заглядывать в комнаты, одного только хотелось – уйти.

– Давайте вернемся вниз. Пожалуйста, – прошептала она.

– А что если здесь кто-то есть? – шепнул он в ответ.

– Вы думаете, вправду есть?

– Конечно нет. Иначе бы нас здесь не было.

– А тогда почему же мы шепчемся?

– Больше не будем, – ответил он в полный голос.

От неожиданности она разразилась слезами, и он мягко обнял ее, утешая:

– Ах, Эммелина, Эммелина! Да как же могла ты подумать, что я привел бы тебя сюда, если б… О Боже мой…

Поднеся кружку к ее губам, он велел ей немного отпить. Слезы уже высыхали, но страх остался. А кроме страха вдруг навалилась усталость, как будто она и впрямь все утро ходила по лесу пешком, а вовсе не добралась туда на лошади. Тело стало словно свинцовым, было не шевельнуться, но сердце билось, как сумасшедшее. Чувствовал ли он эти удары? Понимал ли, что она как-то стоит на ногах потому только, что он поддерживает ее, а стоит ему убрать руку, и она упадет? И понимал ли, что если и вправду здесь в доме сейчас оказался бы кто-нибудь, она не имела бы сил убежать (разве что он приказал бы?) и что сознание этого во сто крат усугубляло ее страх и превращало его в подлинный ужас?