Елена Арсеньева - Царственная блудница

Гарольд пожал плечами и ответил с великолепным хладнокровием:

– Вы можете кого угодно любить. Я хочу сказать, что молодые девушки вечно влюблены бог весть в кого, но брак – это нечто иное, не имеющее отношение к любви!

– Постойте, вы же только что признавались Афоне в любви с первого взгляда, – с коварной усмешкой проговорил Бекетов.

– Ну да, – пробормотал Гарольд, смешавшись, – но я тогда не знал, что она – это она, то есть что она – ваша племянница.

– Не понимаю, – размышлял вслух Никита Афанасьевич. – Увидав, как она со мной дерется, вы в нее влюбились, но узнав, что она – моя племянница, – немедленно разлюбили, однако пожелали безотлагательно жениться. Что-то я запутался в причудливости ваших чувств. Право, кто это сказал, что англичане отличаются завидной логикой рассуждений?! Лгал он, подло лгал!

– Логика тут ни при чем, – с досадой вмешалась Афоня. – Я все равно не пойду замуж за мистера Гем...

– Однако вам придется это сделать, – холодно перебил Гарольд.

– Придется? – заносчиво вздернула голову Афоня. – Это еще почему?

– Да потому, что иначе ваши родители погибнут.

– Что?! – разом воскликнули Никита Афанасьевич и Афоня, и Гарольд объяснил, переводя свои холодные, голубые, чуточку навыкате глаза с одного на другую:

– То, что слышали, господа. Они заключены в Тауэр по подозрению в шпионаже в пользу французов. Ведь мистер Сторман наполовину француз... Впрочем, обвинение еще не доказано. Суд сейчас как раз колеблется, принять ли во внимание некие документы, которые свидетельствуют в пользу Сторманов, или оставить сии бумаги без внимания. Документы находятся в распоряжении кабинета иностранных дел. С господином министром очень близок мой дядюшка... И в его власти сделать так, чтобы эти документы были рассмотрены. Тогда ваши родители, несомненно, окажутся оправданы, а их имущество не будет конфисковано. Так что сами решайте, мисс Атенаис, как вам поступить: согласиться выйти за меня и спасти родителей – или бросить их на произвол судьбы.

– Да это что ж? – изумленно спросил Бекетов. – Вы нам угрожаете, если не ошибаюсь?!

Гарольд Гембори пожал плечами, глядя на ноги Афони, обтянутые лосинами для верховой езды. Рот его страдальчески искривился, потом англичанин тряхнул головой и снова принял самый невозмутимый вид.

Иногда так хотелось чего-нибудь новенького! Чего-нибудь необыкновенного! Наскучавшись во время своего затянувшегося ожидания престола, настрадавшись в безденежье, Елизавета теперь не уставала развлекать себя и пребывала в убеждении, что между ее желанием и исполнением оного должно пройти минимальное количество времени.

Она самозабвенно любила скорость! Лошадей, назначенных для ее экипажа, особым образом готовили. Потом в ее линейку или возок (зимой – с печью внутри) впрягали двенадцать коней и пускали их карьером. Если одна лошадь падала, ее немедленно заменяли другой: за экипажем скакала полная смена запряжки. Таким образом пробегали до сотен верст в сутки: скажем, расстояние между Москвой и Петербургом. Как-то для этого приближенные завербовали четыре тысячи лошадей и страшно возгордились этом. Фаворит, Алексей Разумовский, узнав об этом количестве, снисходительно засмеялся:

– Да их нужно в пять раз больше!

Да, к хорошему быстро привыкаешь, и ничто так легко не усваивается, как роскошь. Через двери, отворенные Петром в Европу, не только ринулось огромное количество всяческого народу, от артистов до шпионов, но и в страшном количестве ввозились предметы роскоши – в первую очередь для Елизаветы. И заниматься этим приходилось всем подряд. Тайный советник Черкасов пекся о снабжении императорского стола провизией и сластями: выписывались персики, апельсины, устрицы из-за границы, раки из Украйны, причем для скорейшей доставки их организовывались смены лошадей от Батурина до Петербурга... Коллегия иностранных дел занималась покупкой бриллиантов для государыни, а канцелярия Сената заботилась о воспитании двух медвежат, назначенных для развлечения ее величества. Они должны были научиться ходить на задних лапках и прыгать через палку. Посланный во Францию для переговоров господин Бехтеев добросовестно тратил свое время на покупку новомодных чулок.

Императрица страшно удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что она может обидеть человека приказом добывать для нее раков или покупать чулки. Она искренне считала, что в России значительным лицом является только тот, с кем говорит она, Елизавета, и до тех пор, пока говорит. Она любила повторять: «В моей империи только и есть великого, что я и великий князь [7] То есть ее племянник, будущий Петр III. , да и то величие последнего не более чем призрак». Но уж если ей взбредала охота возвысить человека до себя, это было нечто баснословное! Сидючи в бедных царевнах, она только и могла, что радовать любовников своим роскошным телом. Александр Бутурлин, Семен Нарышкин, Василий Чулков, Петр Шувалов, Михиал и Роман Воронцовы, Карл Сиверс, Лялин, Войчинский, Мусин-Пушкин, Ивинский, Панин, Алексей Шубин, Алексей Разумовский... ой, да разве только эти? Со счету небось собьешься! Все они воистину по-царски были вознаграждены потом, когда Елисавет стала Елизаветой Петровной. Шубин более других пострадал за свою верность возлюбленной и расплачивался за это в страшной земле Камчатке, но позже, возвращенный из ссылки, зажил богатым помещиком и генерал-майором. Самый любимый из всех, Алексей Григорьевич Разумовский, пастух из украинского села Лемеши, потом певчий императорской капеллы, попал в поле зрения Елисаветки благодаря удивительному голосу, в постель – благодаря редкостной красоте и баснословным слухам, ходившим о его мужской доблести. Слухи оправдались с лихвой, и Разумовский уже не покидал постели царевны, а потом и императрицы. Более того! В 1742 году в церкви подмосковного села Перово он стал тайным супругом Елизаветы, и потом, в ознаменование этого события, она частенько жертвовала в эту церковку ризы и воздухи [8] В церквах так называются покровы на сосуды со святыми дарами. , вышитые жемчугом и драгоценными камнями ее собственной ручкою.

Впрочем, морганатическому супругу государыни частенько приходилось отодвигаться на самый краешек ее постели, чтобы освободить нагретое местечко для другого человека, которого Елизавете приходило желание возвысить до себя. На счастье, при своей могучей внешности Алексей Григорьевич был редкостно добродушен и уживчив, умел снисходительно относиться к человеческим слабостям. Например, любя карты и будучи равнодушен к выигрышам и проигрышам (это вполне объяснимо, ибо при желании он мог бы иметь в своем распоряжении государственную казну), Разумовский дома частенько затевал игру и держал банк, чтобы доставить удовольствие гостям. При этом он позволял беззастенчиво грабить себя, ибо гости открыто мошенничали, играя с ним, либо просто набивали карманы золотом, валявшимся на столах.