Мэри Бэлоу - Вифлеемская звезда

– Ты кого-нибудь встретила из знакомых?

– Я была с Изабеллой, – ответила она. – Мы поздоровались с несколькими знакомыми, – и чуть-чуть поколебавшись, добавила. – Ни с кем особенным.

– Мартиндэйл не является особенным? – уточнил он спокойно. – Или Порчестер?

Снова возникла маленькая пауза.

– Кто-то рассказал вам, – сказала она. – Мы встретили их на Оксфорд-стрит, и они пригласили нас на чай с пирожными. Я была рада присесть на полчасика. Мои ноги гудели.

– Да? – засомневался он. – Вы не выглядели уставшей.

Она внимательно посмотрела на него.

– Вы видели нас, – сделала она вывод. – Вы были там, Алан. Почему не зашли внутрь?

– Чтобы разбить вашу дружную компанию? – спросил он. – Быть пятым лишним? Я выше этих забав, Эстель.

– О, – выкрикнула она, – вы изобразили из себя мученика. Вы подумали, что я делаю что-то такое, чего не должна была делать. Вполне естественно двум замужним леди выпить чаю с двумя друзьями-джентльменами в кондитерской, переполненной людьми. Недостойно вас предполагать, что это было некое тайное свидание.

Его голос был холоден.

– Любой на моем месте поинтересовался, почему вы решили не рассказать о встрече, если это было так невинно, – парировал он.

– О! – рассердилась она. – Только по одной лишь причине, Алан. Только по одной. Я знала, что вы увидите в этом событие то, чего нет на самом деле. Было легче всего совсем промолчать. Я признаю, что была не права. Но если вы будете шпионить за мной, уверена, вас постигнет разочарование. Однако, размышляя о последней вашей претензии, полагаю, вы не были разочарованы. Хотя нет. Вот если бы оказалось, что там были только я и один из джентльменов. Да, это устроило бы вас больше, не так ли?

– Вряд ли можно шпионить за женой, прогуливаясь по Оксфорд-стрит в середине дня, – ответил он.

– Тогда, почему вы устроили этот допрос? – спросила она. – В надежде, что я солгу или скрою истину? Почему вы просто не сказали, что видели меня с Изабеллой и лордом Мартиндэйлом, и сэром Кириллом?

– Мне не пришлось бы ни спрашивать, ни комментировать, – сказал он. – Если бы встреча была столь невинна, Эстель, и вы, приехав домой, сами рассказали бы мне о том, как провели день и кого видели. Кажется, вы очень легко находите общий язык со всеми нашими друзьями и знакомыми. Вы всегда общаетесь, когда мы порознь. И, тем не менее, для меня вы не находите слов. Какой я могу сделать вывод, кроме того, что вам есть что скрывать?

– Что за чепуху вы говорите! – возмутилась она. – Я беседую с вами весь вечер. Я говорила с вами о концерте, а вы заметили, что я слишком много болтала. Я рассказала вам о подарках на Рождество, а вы намекнули мне, что я слишком много потратила на Ники. Вам кажется, что такое общение доставляет мне удовольствие? Или вам кажется, что мне доставляет удовольствие чувствовать, что я всегда не права? Не думаю, что когда-нибудь удостоюсь хотя бы толики великодушия с вашей стороны.

– Не надо так кричать, – попросил он. – Мы находимся в закрытом пространстве, и я не глухой.

– Я не кричу! – ответила она. – О, да, так и есть, я кричу, потому что у меня нет другого выбора. И если бы вы не были настолько бесчувственным и решительно настроенным обвинить меня во всех грехах, то вы тоже бы кричали. Я знаю, вы бы не смогли сдержать себя в руках. Вы говорите так спокойно только лишь потому, чтобы я вышла из себя раньше.

– Вы сущий ребенок! – холодно отметил он. – Вы никогда не вырастите, Эстель. В этом ваша беда.

– Вот как! – воскликнула она. И громко втянув в себя воздух, продолжила, – уж лучше быть ребенком, чем мраморной статуей. По крайней мере, ребенок имеет чувства. У вас же их нет! Кроме фанатичной привязанности к нормам морали и поведения. Вам бы хотелось иметь жену – этакую маленькую мышку, семенящую за вами вслед, тихую и послушную, придающую еще большую напыщенность вашему положению. У вас нет никаких человеческих чувств вообще. Вы неспособны их испытывать.

– Нам обоим было бы лучше успокоиться, – прокомментировал он. – Ни один из нас почему-то не может сдержаться, чтобы не ранить другого. Угомонитесь, Эстель.

– О, конечно, господин и повелитель, – подчинилась она. Интонация ее голоса неожиданно повторила его громкий и раздраженный тон. – Конечно, сэр. Прошу прощения, что осмелилась потревожить вас, милорд. Утешьтесь, что вам осталось всего несколько недель терпеть мое присутствие. А потом я уеду с мама и папа.

– Кое-кто выглядит так, будто ждет этого с нетерпеньем, – съязвил он.

– Да, – подтвердила она.

Они просидели в тишине до самого дома.

Эстель сглотнула подступивший к горлу комок. Это был такой чудесный день, хотя она и не видела мужа до самого вечера, пока они вместе не встретились в компании друзей. Она так надеялась, что им удастся прожить его без ссор. Она так надеялась, что он придет к ней этой ночью, чтобы предаться нежности, что царила между ними прошлой ночью. Они были так к этому близки.

Эстель оперлась на его руку, когда он помог ей выйти из экипажа, и вскинула голову так, чтобы он не узнал, как она расстроена. Его подбородок затвердел, а глаза были холодны, – чтобы заметить это, ей было достаточно бросить на него один презрительный взгляд.

Он открыл дверь и отошел в сторону, чтобы дать ей возможность первой пройти в холл. Хоть кучер и был хорошо вышколен, тем не менее, было уже поздно, и все другие слуги давно спали. Граф Лайл отказывался от их услуг после полуночи, – он и сам в состоянии повернуть ключ в замочной скважине. Граф объяснил свои необычные взгляды дворецкому еще три года тому назад, когда вступил в права наследования титула и городского дома.

Эстель ждала в холодной тишине, пока он снял с нее плащ и не повесил его на стойку, поднимая подсвечник с зажженными свечами. Но прежде, чем она протянула руку, чтобы опереться на его локоть, он остановил ее предупреждающим жестом, и стоял не шелохнувшись, прислушиваясь.

Эстель вопросительно посмотрела на него. Он медленно, ничего не говоря, вручи ей подсвечник, поглощенный рассматриванием мраморной статуи, которая стояла с одной стороны лестницы, между библиотекой и его кабинетом. Его жест сказал ей, чтобы она оставалась на месте. Он тихо направился к статуе.

Надрывные, громкие рыдания ребенка нарушили тишину еще до того, как граф успел приблизиться к источнику шума. Плач ребенка просто разрывал сердце.

– Что ты здесь делаешь? – спросил граф спокойным тоном, останавливаясь около статуи и посмотрев вниз.

Эстель, пересекая холл, поспешила к нему. Ники стоял между статуей и стеной, с прижатыми к глазам кулачками, одной босой ногой чесал другую через ткань бриджей.

– Я захотел пить, – сказал он, всхлипывая. – Я заблудился.