Сидони-Габриель Колетт - Дуэт

– Ты здесь? Господи, как тут темно! Ты представить себе не можешь, что предлагают в этих краях художникам для работы! И никакой возможности достать кальку! В общем, в Крансаке как в Крансаке. Если тут и приходит на ум «Плот "Медузы"», то не только тут – уж я-то знаю, повидала… Вот, взяла газеты. Новостей никаких?

Не вставая с дивана, он тяжело заворочался в полумраке.

– Ничего особенного… У меня страшная мигрень!.. Ах да!.. Мне звонили…

– Кто?

– Ну, эти люди. От Хирша и Борда… Извини, детка, но всё лопнуло.

– Что лопнуло?

– Постановка «Даффодиля».

– Как?

– Вот так. «Даффодиль» не пойдёт в театре на площади Звезды.

Он опять зашевелился, повернулся на другой бок.

– А как же… Вот это да… – пролепетала Алиса. – Вот это… Вот это номер…

Она села, машинально развязала свои пакетики, зажгла лампу на секретере.

– А теперь рассказывай.

– Говорю тебе, у меня голова раскалывается… – простонал Мишель.

– Примешь аспирин. А сейчас расскажи, что произошло.

Он отвечал неохотно, уткнувшись лицом в стену.

– А что тут рассказывать? Коли дело не выгорело, так не выгорело.

– Из-за денег?

– В том числе… Хирш не может фигурировать в этой постановке ни как продюсер, ни как директор…

– Ну хорошо, а ты?

– А одного меня они не хотят. Я не вполне им подхожу.

Алиса жадно вглядывалась в кудрявый затылок, в спину человека, который разговаривал со стеной.

– А вместе с Амброджо?

Мишель ничего не ответил.

– Ты слышишь?.. Если вместе с Амброджо? Он-то ведь из их компании?

По спине было заметно: Мишель прерывисто задышал.

– Не смеши меня, – снисходительно произнёс он. Она напряжённо думала, покусывая стебелёк теперь уже ненужной горлянки…

– Ты сам позвонил в Париж, – промолвила она. Он завозился, повернулся в профиль.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Я не спрашиваю. Я прямо сказала: это ты позвонил в Париж.

В ответ он лишь передёрнул плечами и снова отвернулся к стене.

– Слушай, – продолжила Алиса минуту спустя, – а ты отколол славную шуточку: загробил дело.

Он сел, пригладил волосы ладонью.

– Да, загробил дело, – повторил он. – Надо объяснять, почему?

– Нет, – сказала она, поглощённая своими мыслями. – Нет. Я и так всё понимаю… В общем, так: ты не захотел быть чем-то вроде помощника директора при Амброджо, который в большом фаворе у Хирша и Борда… И потом – мне надо было бы работать над костюмами и декорациями вместе с ним… Понимаю… Ты решил насолить нам и загробил дело, верно? Примерно так всё и было?

– Примерно так.

Сцепив руки и сжав их между колен Мишель раскачивался взад-вперёд.

– В этот раз ты опять говорил с Амброджо?

– Конечно.

– И… что он думает о твоём решении?

Мишель рассмеялся, не глядя на жену:

– Он? Представь себе, он считает, что в сущности я прав. Что это очень хитрый ход. Что Хирш и Борда при первом же удобном случае опять обратятся к нам но уже с более выгодными предложениями. Видишь ли, мы с ним не такие уж пессимисты.

– Да уж.

Он перестал раскачиваться и с видимой неохотой спросил Алису:

– А ты? Что ты думаешь о моём решении?

Она постаралась успокоиться, разобраться в сумбуре чувств.

– Я? Скажу, что ты очень мило упустил возможность заработать, но что это, в общем, не моя забота. Ты не привык особенно считаться с моим мнением, по крайней мере, когда речь идёт о делах.

– Не надо красноречия, Алиса. У меня сегодня сил маловато. Взгляни на всё иначе. Вдохновлять на такие решения, продиктованные ревностью, перевешивать денежный вопрос, все разумные доводы, все… – по моему мнению, моему скромному мнению, не одна женщина гордилась бы этим…

– Мишель, никогда не бери на себя смелость судить, чем может гордиться женщина, а чем – нет.

– А-а, я знаю…

Она чуть наклонилась, и её дерзкие губы, её нос с приплюснутыми ноздрями выступили из полумрака.

– Нет, не знаешь. Я тоже не знаю, не могу представить себе, что ты обо мне думаешь после того, как… Но я начинаю думать, что мужчине и женщине дозволено заниматься вдвоём чем угодно, только не разговаривать. С позавчерашнего дня один из нас говорит, а другой слушает с любезностью глухонемого или отвечает так, словно находится за тридевять земель, невесть где, на скале среди океана, и оттуда подаёт знаки… Не надо так, прошу тебя! А то мы опять взбесимся. «Даффодиль» умер. Похороним «Даффодиля».

Алиса разворошила тлеющие уголья, прижала ко лбу мокрую чёлку и, сев на своё любимое место, стала набрасывать синим карандашом цветок с рожками – головной убор для маленькой феи. Сзади, в полумраке, послышался прерывистый благодарный вздох. Она делала вид, будто всецело занята работой, разглядывала рисунок на расстоянии вытянутой руки, наклонив голову и сощурив глаза. Она слышала, как шуршит мелкий дождь, как трещат говорливые поленья в камине, как тикают под потолком маленькие часы в виде совы, и думала: «Сейчас только шесть… Сегодня только суббота… Ещё полных десять дней…» Она бросила рисовать костюм феи и принялась за Стрекозу. «Крылья из целлофана… Тело из лёгких металлических пластин, соединённых друг с другом, – их легко будет покрасить, я уже вижу чудесные оттенки синего и зелёного. Глаза, ах! глаза… Два переливчатых надувных шарика по сторонам головы… Славно. Но это скорее смахивает на ревю, чем на оперетту». Она перечеркнула рисунок, и карандаш стал свободно гулять по бумаге – её завораживал мелодичный стук дождя на балконе, под дырявым водосточным желобом.

– И кроме того, – раздался вдруг голос Мишеля, – они требовали, чтобы мы выехали в Париж сегодня вечером, самое позднее – завтра утром…

Она не ответила, разорвала набросок и на чистом листе принялась рисовать дверные ручки и экраны для радиаторов центрального отопления.

– Увидеть снова, сейчас… этих людей, – опять заговорил Мишель, – ей-же-ей, я не хвастаюсь, это, может быть, не слишком меня украшает, но сознаюсь, что…

«…что эта задача оказалась мне не по силам, – про себя договорила Алиса. – Когда Мишель начинает фразу, он всегда может дать заканчивать её кому-нибудь другому. Вводные предложения и банальности, банальности и вводные предложения. Бедный мой Мишель, как я с ним обращаюсь… А как я обращалась бы с ним, если бы не любила?.. Я нарисовала что-то омерзительное. Самый настоящий стиль метро, в чистом виде. В жизни не решусь предложить эту гадость ателье Эшенбаха…»

Алиса скомкала лист, попробовала нарисовать цветными карандашами гарнитур: колье, пояс и браслет, который вначале ей понравился. «Пластины из толстого стекла… А сюда – шарики из металла и экзотических пород дерева… Или лакированные сливовые косточки… Итог: дурацкая безделушка в стиле «Уганда». Нет, я явно не в форме…» Она отодвинула карандаши и бумагу, прислушалась, как дождевая капля ритмично падает в лужу. «Она поёт: ми, соль, соль, ми, соль, соль-диез…»