Шерри Томас - Восхитительная

– Я провожу мистера Сомерсета до дому, – сказал он родителям.

Они вместе вышли из домика егеря, дружески беседуя о школьных днях в Регби. Оба жили в пансионе, оба играли в одноименную игру – регби. Майкл преуспел в ней больше Стюарта – он был капитаном «Бегущей восьмерки».

Потом разговор иссяк. Стюарт колебался, уместно ли будет прямо спросить мальчика о его настоящих родителях и вероятном родстве с Берти.

– Сэр, простите, что задаю этот вопрос, – произнес вдруг Майкл. – Вы, случайно, мне не родственник?

Стюарта поразило, как ловко мальчик ввернул фразу, что позволяло ему задать собственный вопрос, не шокируя Майкла. Очевидно, его не так-то легко шокировать.

– Ты имеешь в виду, через моего покойного брата?

– Нет, сэр. Я имею в виду прямое родство.

Стюарт застыл на месте. Будь Майкл лет на шесть-семь моложе, он бы еще подумал. Но мальчик был значительно старше, чтобы быть плодом той ночи с Золушкой.

– Не думаю, – ответил он.

Казалось, ответ Стюарта не сильно разочаровал мальчика. Он пожал плечами:

– Я и сам в это не верил. Но решил, что все равно спрошу.

– Хочешь сказать, что и брату ты не родня?

– Однажды я спросил мистера Бертрама, вскоре после того, как он сказал родителям, что оплатит мое обучение в школе, – спокойно признался Майкл. – Он сказал, что нет. Он следил, чтобы не производить отпрысков вне брачных уз.

Стюарт почувствовал облегчение и разочарование одновременно. Но самым сильным чувством стало изумление. Берти оплачивал обучение Майкла с тех пор, как тому исполнилось одиннадцать. Сам Стюарт в одиннадцать лет никогда бы не осмелился задавать подобные вопросы!

– Только не думайте, сэр, что я не питаю благодарности к моим приемным родителям, – продолжал Майкл. – Я их очень люблю. Но человек не сможет до конца понять, кто он, пока не узнает, где его корни. А у меня только половина семейного портрета.

Половина портрета? Стюарт снова зашагал вперед.

– Так ты знаешь, кто твоя настоящая мать?

– Полагаю, что да, сэр.

– Почему же не спросишь ее?

– Она все отрицает, сэр. Но я знаю, что это она. – Майкл пнул камушек на дороге. – Не подумайте, что для меня это трагедия, но я помню, как ребенком жил с ней – помню ее лицо. Когда она приехала в Фэрли-Парк, я сразу понял – она приехала ради меня.

Внезапно Стюарта озарило:

– Мадам Дюран.

Плата за обучение в школе входила в ее жалованье. Возможно, она боялась, что Роббинсы не примут подачки, поэтому деньги шли через Берти. Оттого-то на руки она получала совсем скромную сумму.

Роббинс не стал отрицать:

– Она всегда говорила, вы можете быть для меня хорошим примером.

Мадам Дюран решила, что Стюарт – хороший пример для ее сына? Мадам Дюран, которая отказалась сделать ему сандвич?

– Ты идешь со мной в имение, чтобы ее навестить? Сейчас три часа пополудни, и мадам Дюран не обязательно находиться на кухне.

– Она ждет, что я зайду, раз уж я дома!

Судя по голосу, для него это скорее чувство долга, чем привязанности. Видимо, отношения мадам Дюран с сыном не столь просты.

– Я могу задать тебе личный вопрос?

– Разумеется, сэр.

– Здесь ни для кого не секрет, что тебя усыновили. Ты – многообещающий молодой человек, и мадам Дюран, кажется, приложила немало усилий, чтобы быть к тебе поближе. Как думаешь, почему она не признается, что приходится тебе родной матерью?

– Хотел бы я знать. Не раз спрашивал себя... Может быть, она хочет когда-нибудь удачно выйти замуж, и сын, незаконнорожденный или приемный, будет помехой.

Какой цинизм! Стюарт приподнял бровь.

– Мы живем в грязном мире, – с безмятежным видом добавил Майкл. – Люди вроде меня понимают это гораздо раньше.

Люди вроде них. Печать незаконного рождения по-разному ложится на характер. Для Стюарта это означало глубоко укоренившийся постоянный страх ошибиться. Один ложный шаг – и у него все отберут. В душе Майкла Роббинса под маской безмятежности бушевал гнев.

– Расскажите мне, молодой человек, – предложил Стюарт, – каким вы видите свое место в этом грязном мире?

Конечно, Лиззи терпеть не могла мистера Марсдена. Тем не менее она не могла глаз от него отвести.

В то время как отряды суровых ангелов принялись штамповать людские особи на промышленных предприятиях Господа Бога – а иначе как объяснить неуклонный рост населения в Англии и во всем мире, – мистер Марсден явно был штучным произведением, которого добрый Боженька сотворил собственноручно в минуту послеобеденного отдыха.

Сегодня при ближайшем рассмотрении он показался ей еще более ослепительным. В наклоне головы, горделивой осанке таилась бездна очарования и шарма – просто безобразие какое-то!

Мистер Марсден заметил, что она его разглядывает, и Лиззи пришлось отвернуться к окну, безнадежно залитому нескончаемым дождем. Мужчины говорили о политике, где главной новостью был провал билля о Гомруле почти во всех избирательных округах.

Где-то к северу от Бедфорда в купе воцарилась тишина. Отец Лиззи задремал, а мистер Марсден сверлил ее пристальным взглядом, и на его губах играла эта ненавистная улыбочка, отчего Лиззи вдруг сделалось так неловко, словно под юбками у нее сидел пьяный любовник, готовый в любую минуту разразиться вольным исполнением «Боже, храни королеву».

– Не возражаете, если я задам личный вопрос, мисс Бесслер? – спросил Марсден.

Она даже не сочла нужным скрыть гримасу досады.

– Смотря какой вопрос.

– Вы красивы, умны, у вас отличные манеры и связи – все, что нужно женщине. Почему вы не замужем?

Никто еще не осмеливался бросать этот вопрос ей в лицо. Лиззи старательно лепила себе маску безмятежности, но ей казалось, что палец, на котором отсутствовало обручальное кольцо, саднил, гноился, испускал зловоние. Мистер Марсден решил стать колючкой в ее боку!

– Вы забыли про мое обаяние, – холодно возразила она. – По общему мнению, я не уступаю мадам де Помпадур, а может даже, сражаю наповал, как Жозефина Бонапарт.

– Разумеется, и обаяние тоже, – согласился Марсден, иронически улыбаясь. Она ни разу не пыталась испробовать на нем свое обаяние. – Тем более удивительно, ведь многие совершенно обычные девушки, дебютировавшие вместе с вами, уже нашли счастье в браке, в то время как вы свободны.

Он пытается заставить ее в чем-то сознаться? Что он хочет услышать? Что Лиззи метила слишком высоко, поддавшись девической гордыне? Полагала себя достойной лишь в жены богатейшего пэра Англии? На меньшее Лиззи не соглашалась – сочла бы за оскорбление собственной красоте, уму, манерам, связям и обаянию!

– В матримониальных делах, как и во всяких других, есть еще такая вещь, как везение, – возразила она. – Люди, которые восхищались мною, никогда не восхищали меня. Никак не совпадало – до недавнего времени.