Аннет Клоу - Колдовство любви

На полу шатра лежал толстый ковер, заглушавший шаги, поэтому Лали удалось близко подойти к Антонио. Филиппо, молча наблюдавший за ней, тут же протянул девушке губку и отошел. Дрожащими руками Лали окунула ее в травяной настой, осторожно приложила к ране Антонио и, не удержавшись, заглянула ему в лицо. Его глаза были закрыты. Тогда Лали, кусая губы, осторожно обошла Антонио. И едва не закричала от страдания, не в силах видеть зрелище, представшее перед ее глазами. Бесконечные сражения оставили на теле Карриоццо раны и иссиня-красные синяки. Выглядело все это достаточно устрашающе. Почему он не прекратил состязаться в храбрости и ловкости? Ради чего? Неужели ради денег, которые сможет получить за доспехи проигравших? Или он решил что-то доказать себе самому? Или еще кому-то?

— Что ты делаешь здесь? Твое поведение недопустимо и для Европы, и для Стамбула, — Антонио осторожно повел плечами, расслабляя сомлевшие от напряжения мышцы.

— Ты прав… — Лали почувствовала, что из глаз собираются хлынуть слезы. Но она не могла допустить такое унижение и горделиво приподняла подбородок. — Я пришла сюда, чтобы объявить своему противнику, что отныне надену на свое сердце доспехи, которые не пробьет ни одна стрела, — выпрямившись, как струна, готовая лопнуть, она положила губку в чашу и поспешила к выходу, стремясь уйти как можно дальше от этого бессердечного мужчины.

— Останься, Лали, — услышала она за своей спиной тихий голос, ударивший ее в сердце сильнее буйного ветра. — Давай поговорим.

Глубоко вздохнув, девушка обернулась и презрительно приподняла бровь:

— О чем, Антонио Карриоццо? О твоей любви к супруге моего отца? Или о твоей ненависти к моей семье? Или, может быть, о твоей жалости ко мне? Довольно слов. У тебя жестокое сердце. И мне не о чем с тобой разговаривать.

— Не о чем? А твоя любовь, в которой ты пытаешься меня уверить? Неужели она уже исчезла? Ты променяла ее на ухаживания смазливых мальчишек, подобных Бенедетто?

— Моя любовь все еще со мной. И мне стыдно, что я не могу избавиться от этого проклятого чувства, — в глазах Лали мелькнула предательская влага, но голос не дрогнул.

— Оставь нас, Филиппо, — глухо потребовал Антонио.

Младший брат мгновенно исчез.

Сжав кулачки, девушка отважно смотрела в глаза Антонио.

— Ты где-то оставила перчатки, — сказал он, указывая взглядом на ее обнаженные ладони. — Ты подарила их кому-нибудь в знак признательности?

Она загадочно изогнула бровь.

— Опять Бенедетто?

— Рыцарей на турнире много, — ей удалось многозначительно усмехнуться.

Антонио в один миг оказался подле нее.

— А что ты преподнесешь мне перед последним сражением? — сбросив с золотых локонов чепец, он распустил ее косы и утопил в них ладони.

Напоминая себе, что сердится на него, Лали боролась с искушением подставить губы для поцелуя.

— И что же ты хочешь получить? — как можно небрежнее спросила она. — Мой скромный поясок? Шелковые чулки? Кружевные подвязки?

Антонио довольно долго смотрел ей в глаза, потом пальцы его скользнули по нежной шее, заставив замереть сердце девушки.

— Мне нужна память, — сказал он, обжигая ее страстью и нежностью.

Девушка понимала, что должна оттолкнуть его так же, как он последнее время отталкивал ее, но была не в силах пошевелиться, когда его пальцы потянули платье с ее плеч, обнажая грудь. «Разозлись! — приказывала себе дочь Бельфлера. — Он растоптал твою гордость, не позволяй ему делать с собой все, что ему захочется».

Жесткая мужская ладонь накрыла грудь Лали, заставив ее вздрогнуть и прижаться к нему.

— Ты… не должен… — слабо запротестовала она. Большим пальцем мужчина нежно провел по ее губам.

— Кому ты принадлежишь, Лали — золотой тюльпан? — задал он вопрос на турецком языке и низко склонил голову. Его губы находились в нескольких дюймах от ее рта.

«Тебе, только тебе и никому другому!» — рвался из груди крик.

— Я… — девушка судорожно вздохнула и, подняв руку, осторожно дотронулась до его покрытого синяками лица. — Возьми меня в жены.

Мужчина нежно провел губами по ее рту.

— Не могу, — прошептал он и повторил вопрос: — Кому ты принадлежишь, моя госпожа.

— Тебе, — пролепетала она, понимая, что окончательно пропала. — Я принадлежу тебе, мой возлюбленный господин.

— Тогда почему ты медлишь? Подари мне себя… — прижимая податливое тело Лали к своей обнаженной груди, Антонио впился губами в сладкий девичий ротик.

Девушка мгновенно забыла обо всем. Застонав от желания, она сомкнула руки у него на шее, позволяя ему подхватить ее в объятия. Неужели ей суждено стать счастливой? Хотя бы на короткое время. Время для нее замерло, и ничто больше не существовало в этом мире, кроме любви. Сжимая тело Лали в своих жадных объятиях, Антонио осыпал частыми поцелуями ее лицо, закрытые глаза, осушал слезы, заставлял трепетать от страсти, и она отвечала ему все более горячими поцелуями.

— Возьми меня! Подари меня мне… — взмолилась она странным, хриплым голосом.

Антонио мгновенно замер и отстранился, дрожа от желания и досады.

— Нет. Не сейчас. Пора надевать доспехи.

Девушка крепко зажмурила глаза, надеясь, что ослышалась, и с ужасом поняла, что он вновь ускользает от нее.

— Прошу тебя, не надо сражений… Отец не поскупится на мое приданое.

— Помнится, в первый день праздника ты заявила, что я слишком беден, чтобы иметь жену? Я отвечу, что согласен с обычаем османцев, когда мужчина платит за женщину, и очень редко — наоборот.

Холодный, немигающий взгляд Антонио, в котором растаяли следы недавней страсти, заставил ее покраснеть от досады. Стараясь сдержать рвущиеся гневные слова, Лали прижала руки к губам и с отчаянием уставилась в пол, покрытый пестрым ковром. А Карриоццо, словно не замечая ее смятения, заботливо натянул платье на ее дрожащие плечи, одернул сбитые юбки и прикоснулся пальцем к ее припухшим губам.

«Упрямица придумала себе сказку о великой любви и теперь не перестает мучить и себя, и меня. Ее не останавливает ни обида, ни ревность. Как же заставить ее одуматься и забыть меня?» — размышлял Антонио, ясно понимая, что прежде всего сам не может разомкнуть круг, который возник вокруг них в тот день, когда он впервые заглянул в ее вишневые глаза и услышал ее дивный голос, полный итальянской нежности и турецкой страсти.

— Ты уверена, что любишь меня? — шепнул он ей на ушко, заставив замереть от призрачной надежды.

Лали торопливо кивнула, но убедить его оказалось не так просто.

— Посмотри на меня, — он развернул ее к себе лицом. — Сейчас я далеко не красавец, весь в синяках и шрамах. Ты же достойна стать герцогиней, и твой отец сумеет найти тебе мужа более достойного твоей красоты и богатого приданого.