Лариса Шкатула - Дар юной княжны

Несмотря на свой медицинский опыт, Ольга побаивалась покойников. Дядя Николя, видевший в мечтах свою любимицу в белом халате за операционным столом, списывал эту боязнь на её юность: ребенок! Станет учиться в университете, пару раз в анатомичке в обморок грохнется, и на том её боязнь и кончится. Теперь университет казался недостижимой звездой, а покойной нужно было заниматься немедленно. Да и кого бояться, Наташу? Только за то, что её исстрадавшаяся душа покинула больное тело?

Пришлось Ольге делать то, чего она прежде никогда не делала: обмывать, обряжать, с помощью мужчин укладывать в гроб. Она даже соорудила венок из найденных в сарае старых бумажных цветов.

Что бы там ни говорили про аристократов, но работать княжна Лиговская умела!

Герасим достал из вещмешка Библию в коленкоровом переплете и стал читать над гробом. Округлые, пахнущие ладаном слова падали в тишину хаты словно капли дождя в разложенное для просушки сено. "Господи, прими душу рабы твоей… Аминь!"

Мужчины заколотили гроб и понесли. Алька нес самодельный крест, Ольга — табличку с именем.

Пока они шли по деревенской улице, ни одна занавеска в окне не дрогнула, будто никого из живых в селе не было. Только древняя старуха у покосившейся хаты проводила их взглядом, полным скорби.

На кладбище Ольга всплакнула: и по Наташе, которую не успела как следует узнать, и по себе, попавшей в огонь войны, будто кур в ощип. Не понесут ли завтра и её вот так же, и некому даже будет пожалеть… Глядя на нее, захлюпал носом и Алька. Ольга обняла его и почувствовала, как притих, доверчиво прижался к ней мальчишка.

"Да ведь он ещё совсем ребенок! — вдруг подумала она. — В его возрасте в оловянные солдатики играют; не ноет, не скулит, хотя ему тоже не хватает материнской ласки".

Василий Ильич стал говорить:

— Спи, Наташа, пусть земля тебе будет пухом. Кроме нас, печалиться о тебе некому. С детства сирота, вся жизнь в цирке. Тепло было рядом с тобой людям, жила ради других бескорыстно, себя не жалела, даже умерла быстро, чтобы других собой не обременять…

Аренский говорил, говорил, и уже слова его становились бессвязными, видно, тяжел был для него этот удар.

— Папа! — рванулся к нему Алька. Герасим крепко взял Аренского за плечи и повел прочь.

— Никогда никого не обидела, — продолжал приговаривать тот, — добрая, нежная, ни слова жалобы, отчаянной смелости, и при этом скромная…

— Ну-ну, будет, — похлопывал его по спине Герасим, — она уже успокоилась, и ты успокойся. Бог её к себе взял, чтобы от страданий избавить. Ты иди, мы с Алькой могилу закопаем.

— Нет, — рванулся Аренский, — я должен сам! Ведь она мне была как жена, как дочь, как мать. Если бы не Наташа, я давно кончился бы и как артист, и как человек!

По возвращении Ольга решила как следует осмотреть подвал, справедливо рассудив, что люди в спешке сборов обязательно что-нибудь забывают, и позвала с собой Альку. Они зажгли лучину, спустились по ступенькам и нашли огарок свечи. Среди порожних запыленных банок Алька отыскал одну полную, с огурцами, а Ольга среди старой картошки нашла бутылку наливки, видно, хозяйскую заначку. Василий Ильич молча выставил остатки спирта. Посидели, помянули Наташу. Герасим все же растормошил Аренского:

— Не кручинься, Вася, живым — живое. Царствие ей небесное, а нам пора в дорогу собираться. Неладное чую: мы здесь как в мышеловке, — к немцам близко, махновцы могут нагрянуть, а мне сейчас видеться с ними нет никакого резона. У него один палач Кийко чего стоит: ему человека убить, что барана зарезать. Нет, в дороге лучше, — и видно далеко, и спрятаться, бог даст, сможем.

Некоторое время спустя они уже шли по заснеженной дороге. Солнце начало припекать, снег под ногами рыхлился, проседал, затруднял ходьбу, но весенние запахи будоражили кровь и пробуждали надежду, что впереди у них лучшие времена.

Перед уходом из приютившего их дома Аренский протянул Ольге Наташины документы.

— Возьмите, Оленька.

— Зачем? — удивилась она.

— Пригодится. И нам бы лучше привыкнуть к тому, что вместе с нами идет цирковая артистка Наталья Соловьева, а не княжна Лиговская — удобная мишень для любого негодяя.

— А что же делать с моим дипломом? — Ольга любовно коснулась узелка, в котором лежал единственный документ.

— Сжечь, — категорически потребовал Герасим.

— Пусть останется, — Ольга умоляюще оглядела их, — в крайнем случае, могу сказать, что нашла.

— Небось каши не просит, — по-взрослому поддержал её Алька. — Скажем, что эта самая княжна ехала с нами в поезде, ну и померла.

"Соловьева Наталья Сергеевна, — повторяла про себя Ольга, идя рядом с мужчинами. — Родилась в Нижнем Новгороде. Мать — Соловьева Валентина Ивановна. Отец — прочерк. Как странно, иметь вместо отца прочерк. Значит, Наташа — незаконнорожденная? А иначе разве воспитывалась бы она в приюте? Кстати, надо узнать у Аренского, в каком?"

— А если кто-нибудь спросит, какая у меня профессия?

— Скажете, что работаете в цирке.

— Кем? Наташа, вы говорили, по канату ходила, а я ничего не умею. Какая же из меня циркачка?

— Я могу научить стрелять, — предложил Герасим, деятельная натура которого не позволяла ему находиться в стороне.

— Стрелять я умею.

— Из винтовки? Револьвера? — заинтересовался Аренский.

— Из маузера, парабеллума, из винтовки. Из револьверов стреляла по мишеням, а с винтовкой охотилась на белку, зайца.

— А говорили, ничего не умеете, — обрадовался Василий Ильич. — Гера, дай-ка барышне маузер, пусть покажет свое умение.

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть? Во-он, впереди на тополе — воронье гнездо. Собьете?

— Попробую.

Цирковой артист специально дал Ольге задачу потруднее. Его несколько задела, как казалось, самоуверенность юной аристократки. Посмотрим! Ольга прицелилась, выстрелила, и гнездо, кувыркаясь, полетело с верхних веток. Возмущенные вороны подняли истошный крик. Герасим присвистнул. Вот те на! Аренский удивился: выстрел был мастерский.

— Отлично! А на звук стрелять умеете?

— Хватит, учитель! — Герасим отобрал у Ольги маузер. — Нашли забаву! Как бы на этот выстрел кого нелегкая не принесла, а ты учения устраиваешь.

— Дело не в учениях, — качнул головой Аренский, — мы о будущем куске хлеба должны подумать и легенду себе такую создать, чтобы никакая нечисть не подкопалась: уж больно мы все разнородные, а должны единой труппой смотреться!

— Можно поучить Ольгу ножи метать, — проговорил он немного погодя.

— Я ещё фехтовать умею, — вспомнила Ольга.

— Блестяще, — Василий Ильич подпрыгнул на ходу, как мальчишка. — Да у нас с вами как раз цирковая труппа и получится!

— Я умею стрелять на звук, — ревниво вмешался в разговор Герасим. Потом, французскую борьбу могу показывать. Когда к нам в Мариуполь цирк приезжал, я с их главным чемпионом боролся.