Лариса Шкатула - Жена русского пирата

— Катюша, а ведь я нашел твою подругу Ольгу. Жива-здорова. Правда, не очень счастлива.

— Почему? — не поняла Катерина.

— Как раз сегодня она хоронила своего мужа.

— Ты сказал ей обо мне?

— Я даже не подошел. Думаю, ей пока не до нас… Кстати, теперь её звать Наташа, а не Ольга!

— А… я знаю, — кивнула Катерина.

— Ничего ты не знаешь, — покачал головой Дмитрий. — Сегодня хоронили Флинта, а твоя Ольга-Наташа… была его женой!

Наталья Романова ощущала себя так, как будто внутри неё все разом разладилось. Сердце билось учащенно, а руки, ноги, голова работали в замедленном темпе. Она напоминала собой механизм, у которого кончался завод: вопросы, ей задаваемые, она либо вовсе не слышала, либо для получения ответа их приходилось повторять неоднократно.

Третий день она не ходила в цирк, почти ничего не ела. Ее взгляд не оживлялся даже при взгляде на дочь, или вдруг в нем сверкала такая безумная искра, что Олина няня Аврора торопилась увести ребенка прочь.

Анечка Труцци было забежала её проведать, рассказать о делах товарищей, о том, что Эмма скучает и почти ничего не ест, но Наталья лишь невпопад бормотала: "Да-да…"

Подруга ушла ни с чем, а на другой день Наташу навестил… Станислав Закревский, которого друзья выбрали руководителем аттракциона "Амазонки революции". Романова меньше всего ожидала увидеть его в своей квартире. Никогда прежде он у них не бывал, вне цирка они не виделись, и вдруг!.. Но лишь на мгновение в глазах молодой вдовы зажглось удивление, и опять взор её потух.

— Садитесь, — она подняла руку, указывая на кресло. — У вас ко мне дело?

— Я вам принес кое-что, — Станислав вытащил из кармана маленький пузырек с каким-то лекарством.

— Это настойка вашей бабушки? — равнодушно проговорила Наташа. — Но я ничем не больна.

— Это яд. Берите, не сомневайтесь! Действует моментально: несколько секунд, и все!

— Я ничего такого ни у кого не просила.

— Не просили, но Анечка рассказывала, что вы не хотите жить, вот я и решил помочь…

Закревский намеренно говорил ей "вы", хотя с самого начала работы над аттракционом они перешли на "ты". Сейчас перед Станиславом была не прежняя улыбчивая, открытая Наташа, а чужая холодно-отстраненная женщина. Откуда взялась в ней эта граничащая с пренебрежением отстраненность? Неужели сейчас она — настоящая? Но тут же он прогнал прочь нелепую мысль. Горе! Вот что изменило её. Не в таком ли состоянии люди уходят в монастырь или кончают жизнь самоубийством? Ее надо было разозлить, вывести из апатии, заставить открыть глаза!

"Он смеется надо мной! — думала Наташа. — Они думают, я должна забыть Сашу, лишь только его гроб засыпали землей! Почему меня не оставят в покое? И эта глупая выдумка с ядом. Наверняка это какая-нибудь настойка от простуды".

— Вы можете попробовать, — предложил он, угадывая её мысли. — Ведь все равно терять вам нечего!

— Как нечего? — вяло осведомилась она. — А моя дочь, Оля?!

— Неужели вы ещё помните о ней? А мне показалось, будто она осталась круглой сиротой — и без отца, и без матери!

— Но откуда вы…

— Видел вчера на прогулке с няней. Такой маленький одинокий человечек… А посмотрели бы вы на Эмму! Обезьяна будто чувствует, что её бросили — она опять слегла!.. Да и мы… приходим на репетицию, а толку никакого нет… Я сам не так давно пережил тяжелую утрату, от которой, думал, не оправлюсь, но рассудил: или уходи из жизни, или живи как другие. Что проку от людей, размахивающих своим горем, точно флагом? Помните, что говорил Гамлет? "Уж лучше дать себе расчет простым кинжалом!"

— Но мне нужно время, чтобы прийти в себя, — слабо запротестовала Наташа.

— У нас его нет, — жестко проговорил он и некоторое время спустя спросил: — Так забирать пузырек или оставить?

— Забирай, — грустно улыбнулась она, — неужели мы все — лишь дети долга?

— Древние говорили: "Живым — живое", не потому что были чересчур жестокими, а потому что понимали: жизнь коротка, и если бог иной раз забирает к себе наших близких, то вовсе не для того, чтобы мы тут же последовали за ними… У каждого на земле свои обязанности.

— Спасибо тебе, — она поцеловала Станислава в щеку, а он вдруг засуетился и, торопясь проститься, напомнил:

— Манеж у нас завтра в десять.

Вечером, укладывая Оленьку спать, Наташа задержала её на руках, жадно вдыхая ни с чем не сравнимый теплый запах детского тельца. Дочка набегалась в парке, с размаху падая на кучи опавших листьев, и сейчас засыпала от усталости, даже не требуя обычной сказки.

— Ты уже вернулась, мамочка? — только сквозь сон пробормотала она.

— Откуда?

— Оттуда…

Наташа с тоской посмотрела на свое супружеское ложе, которое больше не согреет Сашино тело, и сердце её опять сжалось от боли. Как забыть об этом? Как не помнить, если каждая вещь в этой комнате ещё хранит следы его рук?

Но она понимала, что отныне память о любимом ей придется хранить глубоко внутри, ибо горе и плач по умершему отнимают у человека все силы и есть только выбор: посвятить себя или скорби, или жизни…

В эту ночь впервые Наталья Романова воспользовалась своими необычайными способностями не для того, чтобы дать выход энергии, а наоборот, чтобы направить её вовнутрь. И впервые — чтобы лечить не кого-то, а свою больную душу. Она расслабилась, представив себя на даче Астаховых под Кенигсбергом. Вот она лежит в гамаке, а сквозь ветви раскидистой старой груши пробиваются лучи теплого летнего солнца. Где-то внутри её, возле сердца, зажегся огонек, и от него во все стороны потекло живительное тепло. Согрелись холодные пальцы рук, запульсировала кровь на подошвах ног, вокруг всего тела, точно ореол, возник невидимый теплый контур, и из глаз потекли теплые чистые слезы. Будто под солнечными лучами таяла и истекала прочь сдавливающая сердце ледяная глыба. Она заснула с улыбкой на губах и наутро проснулась обновленной и спокойной…

Боже! Что сделалось с Эммой, когда она увидела подходившую к клетке Наташу! Обезьяна вскочила, бросилась к прутьям клетки, метнулась к задвижке, визжала от радости, обнажая красные десны. Казалось, ещё немного, и она заговорит, да что там, закричит: "Где же ты была так долго?!"

Наташа вошла в клетку, и Эмма бросилась к ней, прижалась, подставляя голову. Теперь это вошло у неё в привычку: Эмма хотела, чтобы, лаская, её гладили по голове. И, наконец, больно укусила Наташу за палец. Та стерпела, но пожаловалась:

— Эмма, мне же больно!

И обезьяна тут же принялась зализывать след укуса. Наташа поняла: Эмма хотела показать, что она сердится на свою любимицу.

Когда Наталья Романова переоделась для репетиций и вышла на манеж из-за Эммы она пришла чуть позже, — там уже собрались все участники номера. Товарищи так непритворно ей обрадовались, что она подумала: какое счастье, что у неё есть настоящие друзья! Вдруг некстати вспомнилась ей институтская подруга Надин. И другая — Мария Истомина, которую институтки звали просто Муся. Когда-то Наташа, а тогда Ольга, считала их самыми близкими друзьями, но могли бы они в несчастье так поддерживать ее? Относились бы к ней по-прежнему, узнав, что она стала циркачкой? Неизвестно. Надин, с её изнеженностью и изысканностью, наверное, сморщила бы изящный носик или сделала вид, что они незнакомы…