Лора Ли Гурк - Супружеское ложе

Она никогда бы себе не призналась, но сейчас он был еще более привлекателен, чем тогда. В отличие от многих своих ровесников не растолстел и не облысел. Кто угодно, только не Джон. Он по-прежнему обладал идеальной спортивной фигурой, а зрелость только придала ему сил. Тонкое сукно фрака облегало широкую грудь и плечи. Длинные ноги в темных брюках казались еще более мускулистыми. Все те же выразительные глаза, только появились гусиные лапки морщинок. Он слишком часто смеялся в обществе других женщин.

Сколько их было, этих женщин?

Виола опустилась на стул, снедаемая горечью, которую, как считала еще утром, давно успела преодолеть. Несмотря ни на что, она любила его, любила с безумной силой. И вышла замуж, искренне считая, что солнце сияет только для него. Как она жестоко ошибалась!

Он уверял ее в своей любви. И лгал… Потому что женился не ради любви, а из-за богатого приданого. Свою любовь она растратила на человека, который был к ней равнодушен. Который решил, что должен жениться по расчету. Чье сердце никогда ей не принадлежало.

Виола вскочила. Все это в прошлом. Она давно пережила предательство и признала собственную глупость. И пока он менял любовниц, она все это время строила свою собственную, обособленную от него жизнь. Спокойную и мирную жизнь, заполненную благотворительной работой, дружбой с порядочными людьми и безмятежностью. И она не намеревалась ничего менять. Супружеский долг вместе с супругом может катиться к дьяволу, где ему самое место.

Джону неожиданно изменил голос. Он замолчал, невидящими глазами уставясь на раскрытый томик Шекспира в руке. Попытался продолжать, но язык его не слушался.

Тогда он отвернулся и оглядел осыпающиеся серые руины замка Ни, высившиеся вдалеке. Они с Перси частенько играли там во время летних каникул. Устраивали осады, вели битвы и поединки.

У Джона как-то странно сжалось сердце при воспоминании о тех днях, проведенных в Харроу и Кембридже. О лодочных гонках на майской неделе. [2] Состязания по гребле со столкновениями между колледжами Кембриджа. И о том, как Перси всегда был рядом. Принимал участие в каждой студенческой проделке, каждой авантюре. Делил с ним радость и боль. Даже влюбленность в одну девушку не помешала их дружбе.

«Ваш кузен умер. Неужели вам безразлична его смерть?»

Слова Виолы снова и снова возвращали его к действительности, врывались в его смятенные чувства. Скорбь? Как несправедливо с ее стороны задавать подобные вопросы. Скорбь давила Джона, но для него немыслимо выказывать на людях свое горе; все должно быть глубоко скрыто под маской учтивости. Недаром он много лет учился носить эту маску, неустанно совершенствовал это умение. Виола совсем другая, она никогда не скрывала своих мыслей и чувств. Он не понимал этого. Никогда не понимал.

Кто-то негромко кашлянул. Джон набрал в грудь воздуха и постарался взять себя в руки. Все ждали. Усилием воли он нашел то место в «Цимбелине», на котором остановился, и продолжил:

Захлопнув книгу одной рукой, он нагнулся и набрал горсть земли. Но прежде чем бросить на гроб, прислушался к словам викария, читавшего заупокойную молитву.

Прах к праху. Перси мертв.

Джон снова протянул руку, но не смог уронить землю на полированную поверхность гроба. Рука дрожала, и он крепче сжал в кулаке влажную землю. Повернулся и, хватая ртом холодный весенний воздух, отошел от собравшихся у могилы.

Добравшись до развалин замка Ни, он первым делом подошел к рухнувшей банане и отбросил томик Шекспира.

Память его не подвела. Джон нащупал шатавшийся камень и вынул его из стены.

И точно. Он все еще был на месте, тот тайник, который они когда-то устроили вместе с Перси. Здесь они прятали строго запрещенные вещи, такие как нюхательный и трубочный табак, неприличные рисунки и тому подобное. Однажды Джон даже сунул сюда сорочку Констанс, прелестную штучку из тонкого муслина с кружевами, вышитую желтыми нарциссами. Как-то летним днем тринадцатилетний Джон украл сорочку из ее гардероба и спрятал здесь. К его удивлению, Перси, узнав обо всем, наградил кузена ударом в челюсть. Двенадцать лет спустя Джон танцевал на их свадьбе.

Он положил в тайник землю, смяв ее в небольшой ком. Почему-то ему казалось правильным положить землю именно сюда, а не сыпать на деревянный ящик, ставший последним пристанищем Перси.

Джон долго смотрел на нишу и земляной ком, и пожар в груди усилился, а груз, давивший на плечи, становился все тяжелее. Наконец, не в силах вынести все это, он толкнул камень на место, повернулся и прислонился к грубой кладке каменной стены, а потом сполз на землю и обхватил ладонями голову, убитый скорбью и внезапным ужасным ощущением полного одиночества.

Перси, славный, рассудительный, здравомыслящий Перси. Он прекрасно управлял бы Хэммонд-Парком, а также Эндерби и другими поместьями, принадлежавшими виконту, и сохранил бы их для грядущих поколений. Джон всегда знал, что Перси будет рядом. Вместе, плечом к плечу, они были непобедимы. Перси, готовый принять на себя его долг, который сам Джон не смог выполнить из-за краха своей супружеской жизни.

Сознание этого позволяло Джону чувствовать себя в полной безопасности и благополучно избегать ответственности, которая всегда лежала на нем. Он был обязан произвести на свет наследника, но, зная, что Перси или его сын рано или поздно получат титул, ни о чем не волновался.

Не желая принуждать жену делить постель с опостылевшим мужем, Джон видел в Перси и его сыне единственных наследников титула. Ему в голову не приходило, что кузен и лучший друг, один из немногих людей в мире, которым он доверял, станет жертвой эпидемии, унесшей и его сына. И следующим виконтом будет не кто иной, как Бертрам!

Все в Джоне восставало против такой перспективы. Он должен иметь сына, иначе придется смотреть, как все, что он сумел спасти, пойдет прахом. Ему и Виоле придется найти способ примириться и вновь обнаружить огонь желания, который так ярко горел между ними в самом начале. Пусть это продлится недолго, иначе они, возможно, попросту уничтожат друг друга, но ровно столько, сколько понадобится, чтобы на свет появился его сын.

— Перси всегда любил Шекспира. Спасибо.

Тихий голос подошедшей Констанс вернул его к действительности.