Меган Маккинни - Часы любви

– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.

Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.

– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала девушка.

Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:

– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.

– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.

– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.

Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.

Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать.

Отец Нолан появился в холле замка. Его беспомощно трясущиеся руки не могли состязаться в ловкости с единственной рукой Гривса, когда он пытался снять забрызганное дождем пальто.

Гривс поклонился священнику.

– Похоже, отец мой, что вы выбираетесь к нам только в ненастную погоду.

– Увы, это меня вызывают сюда только в непогоду. – Отец Нолан улыбнулся. Во рту его почти не осталось зубов.

– Он в библиотеке. – Гривс с тревогой посмотрел на священника. Дворецкий явно не знал, что сказать.

Отец Нолан помог ему.

– Таких неприятностей у вас, кажется, еще не было, сын мой?

– Хозяин… хозяин сам не свой. Помогите ему, отец. Мы не знаем, что делать, – вздохнул Гривс.

Взгляд священника обратился к закрытой двери библиотеки.

– Он запил?

– Нет. Ему ничто не интересно. Он все сидит, думает и расспрашивает о… ней.

Они остановились перед резными дверями. Гривсу явно не хотелось оставлять священника наедине с Тревельяном.

Отец Нолан с усталой улыбкой опустил руку на плечо дворецкого.

– Мне приходилось иметь дело и с более свирепыми львами. Надеюсь, у вас потом найдется для меня бокал шерри. – Ну, что ж, к делу, – сказал отец Нолан.

Гривс открыл перед священником двери. Изнутри донесся полустон, полухрип. И Гривс убежал с такой поспешностью, будто решил лично отправиться за шерри.

Отцу Нолану еще не приходилось видеть человека настолько изменившегося за короткий промежуток времени. Таким Тревельяна он еще не видел. Ниалл сидел в кресле, уставившись на огонь. Он был совершенно подавлен. Небритые щеки, пылающие гневом глаза, мятая одежда, испачканные глиной сапоги…

– Я пришел с плохими новостями, милорд, – нерешительно начал священник. – Боюсь, они не послужат бальзамом для вашей измученной души.

– Что же еще могло случиться плохого. – Слова прозвучали негромко и монотонно, утверждением, а не вопросом. Тревельян даже не отвел взгляд от камина.

Успокоив усталые кости в соседнем кресле, священник положил терновую палку себе на колени.

– Я слышал, что за последние дни Равенна очень похудела. Вы были жестоки с ней. Вам ведь известно, что она не имеет отношения к поджогу.

Тревельян молчал.

– Так почему же, сын мой, – мягко спросил отец Нолан, – вы по-прежнему держите ее в темнице?

Тревельян, словно в предсмертной муке, запустил пальцы в волосы.

– Если я освобожу ее, то навсегда потеряю. Она ведь уже убегала от меня в вечер бала.

– Но вы обращаетесь с ней как с заключенной. Уже три дня вы держите ее в подземелье. Вам, конечно, известно…

– Да, да! Черт бы вас побрал! – Ниалл пронзил священника яростным взглядом. – Шон О'Молли сказал мне об этом. Она не имеет никакого отношения к поджогу. Я это знаю. И всегда знал.

– Так почему же вы заперли ее?

– Потому что я хочу ее… Она должна была принадлежать мне. – Голос его понизился до шепота. – И еще потому, что я люблю ее.

– Если вы любите Равенну, то отпустите ее.

– Вы рехнулись? – Тревельян поднялся и замер, уперевшись руками в каминную доску. – Или это не вы рассказали мне о гейсе? Глупо это или нет, но вы оказались правы. Я дал ей все, что смог, а она бросила все мои дары прямо мне в лицо. Я погиб. Моя жизнь, это графство – все пропало из-за того, что я не сумел завоевать ее любовь. Но она принадлежит мне. Она моя, и я не отпущу ее.

– Тогда о чем же вы скорбите в своей библиотеке? О своей судьбе и о графстве Лир?

Отцу Нолану суждено было до конца дней своих помнить этот взгляд Тревельяна.

Ниалл отвернулся от старика и полным отчаяния голосом проговорил:

– После признания О'Молли я спустился к ней… – Ниалл умолк, слова с трудом давались ему. – Она дала мне пощечину, а потом заплакала и сказала, что в сердце своем у нее нет для меня ничего, кроме ненависти. Мне нужно было сразу отпустить ее. Я понял, что продолжать битву бессмысленно. Но я не мог этого сделать. Не мог. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. И я бы предпочел, чтобы Равенна пронзила мое сердце ножом, чем видеть, как она убегает от меня… навсегда.

– Сын мой, сын мой, – пробормотал священник, сердце которого разрывалось от сострадания к мучениям Тревельяна.

– Я не в силах выпустить ее. Не просите меня. – Ниалл подошел к окну. Отец Нолан поежился, когда Тревельян отодвинул в сторону кружевные шторы, чтобы увидеть желтые погибшие поля, казалось, издевавшиеся над ним.

– Милорд, – начал негромко священник, – гейс уже нельзя выполнить. Все кончено. Нам остается только смириться. Своими деньгами вы способны помочь обнищавшей стране, но ничто не пробудит любви в сердце Равенны. Отпустите ее, сын мой. Вы зашли чересчур далеко. Ну, а заточение только еще более ожесточит ее против вас.

– И не просите, – огрызнулся Ниалл.

– Я вынужден просить об этом. Гранья больна, долго она не протянет. Если Равенна уже сейчас презирает вас, представьте, как возрастет ее ненависть, когда ей скажут, что вы не позволили ей присутствовать у смертного одра бабушки.

У Ниалла уже не оставалось сил – ни на поля, которые словно осуждали ее, ни на девушку, чья ненависть терзала его душу. Окинув землю долгим прощальным взглядом, он ударил кулаком по оконному стеклу, словно этим можно было стереть открывавшийся за ними вид.

– Не просите меня, отец мой. Кроме нее у меня теперь ничего не осталось, – прохрипел он, не обращая внимания на кровь, выступившую из порезов.

– Я бы не просил, если бы это не было так важно. Гранья умирает и зовет Равенну. Вам придется отпустить ее, милорд, даже если это разобьет ваше сердце и погубит душу. Гейс победил. Война проиграна. Пусть она уйдет.