Алиса Уэллес - Цветок Дракона

В свинцовой полутьме утра шелковый полог тумана окутал склоны холма. Темные ветви ощетинившихся елей, казалось, отделились от стволов и повисли в воздухе. Среди каменных надгробий и деревянных крестов возле свежевырытой могилы священник заканчивал чтение двадцать третьего псалма.

Сарина Пейдж закрыла отцовскую, в кожаном переплете, Библию и прошептала: «Аминь». Первый ком влажной земли со стуком ударился о крышку гроба, и Сарина вздрогнула, вновь с горечью подумав о том, как внезапно, вдали от родного дома, ее отца призвал к себе Всевышний. Ему следовало бы покоиться рядом с женой, ее матерью, на берегу реки Уилламетт, где бы его оплакали друзья, а вместо этого его зарыли на вершине мрачного холма в Сан-Франциско, и ему суждено теперь всегда лежать среди чужих.

На прощание священник ободряюще сжал руку Сарины и направился к двум могильщикам, только что закончившим свою работу. Те тут же вскинули на плечи заляпанные грязью лопаты и, почтительно опустив глаза, поспешили вслед за священником. Сарина подождала, пока они скроются за деревьями, приподняла узкую юбку длинного строгого платья и опустилась на колени возле могилы. За все свои девятнадцать лет она впервые и навсегда рассталась с отцом.

Она с горечью посмотрела на второпях вырезанную деревянную табличку, извещавшую о том, что здесь покоится преподобный Томас Джон Пейдж, родившийся 3 июля 1833 года и умерший 17 мая 1882 года. Что толку от этих слов? Разве они говорят о том, какой добротой и любовью была полна душа этого человека? Каким нежным бывал его голос, утешавший ее в минуты обид и одиночества? А колыбель его рук, дававшая защиту и покой среди самого страшного ночного кошмара? Рук, переворачивавших страницы Библии, когда она училась читать Священное писание.

Большие золотистые глаза Сарины наполнились слезами.

– Отец, – еле слышно прошептала она. – О, отец, что мне теперь делать?

Но ей больше не услышать ответа.

– Должна ли я продолжать в одиночку?..

Произнося эти слова, Сарина с покорным вздохом медленно поднялась и машинально отряхнула комья земли, приставшие к ее серому муслиновому платью. Она снова почувствовала угрызения совести, за то что не оделась в подобающий скорбящей цвет. Но она не взяла с собой черного платья, а шить его не было времени.

Время. Сарина с тоской подумала, как мало его осталось: американский клипер «Алкиона», на котором отец заказал для них каюту, завтра утром отплывает в Китай. Именно в Шанхае ее отец-священник хотел продолжить дело своей жизни, а Сарина собиралась учить детей в миссионерской школе доктора Таунсенда. Сейчас ей предстояло решить, продолжать ли путешествие в одиночку или вернуться домой в Орегон. Но тогда мечта отца пойдет прахом.

Словно пытаясь сбросить навалившееся на нее горе, Сарина расправила плечи и выпрямилась. Именно такой хотел видеть ее отец: строгой, сильной, с гордо вскинутой головой. Решение придет позже. Сейчас она должна попрощаться. Она коснулась пальцами губ и наклонилась, чтобы дотронуться до деревянного креста. Проведя кончиками пальцев по буквам на табличке, она в последний раз прошептала «прощай», повернулась и медленно пошла по тропинке вниз с холма.

Экипаж, который наняла Сарина, помчался в город с такой скоростью, что пассажирку трясло неимоверно. Пока они ехали по узким улочкам, Сарина пыталась найти доводы в пользу того или иного решения: возвращаться ли ей домой или отправляться в Китай. Теперь, когда отца не стало, возвращение в Орегон не сулило ничего хорошего. Дом приходского священника епископальной церкви Святого Климента уже занял новый молодой священник, и теперь его жена учит тех мальчиков и девочек, с которыми раньше занималась Сарина в крохотной школе на Берчтри-роуд в двух кварталах от церкви. В Орегоне ее не ожидало ничего, кроме сочувственных улыбок и плохо скрываемой жалости в глазах тех, кто осуждал преподобного Томаса Джона за решение покинуть своих верных прихожан.

Крепче прижав к себе Библию, Сарина подумала о детях, ждущих в школе миссии приезда нового учителя, и о Таунсенде, рассчитывающем на нового священника, и у нее задрожала нижняя губа. Разве она может обмануть их надежды? Как и ее отец, она жила, сгорая от непонятной другим жажды деятельности. Их с отцом объединяла общая цель, ради которой они отправились в это, оказавшееся для одного из них последним путешествие. Неужели она осмелится предать их с отцом мечту?

Китай… Притягивающий и пугающий одновременно, таинственный и развращенный, земля красавиц с раскосыми глазами и ароматных цветов, храмов, странных обрядов и языческого поклонения давно усопшим предкам. Этот мир, чарующий и манящий, звал ее. Сарина со вздохом положила Библию на сиденье и закрыла глаза, но тепло книги, словно клеймо, продолжало жечь ей руки.

Несколько мгновений спустя коляска остановилась перед ветхим коричневым зданием с неровной крупной надписью «Гранд-отель» на фасаде. Взяв Библию, Сарина вылезла из коляски и по шатким ступенькам поднялась в гостиницу, разбудив дремлющую в тени крыльца дворняжку. Зайдя в комнату, служившую отцу спальней, она почувствовала, как горе вновь наваливается на нее, и, торопливо пройдя к себе, быстро закрыла дверь и задвинула щеколду.

Развязав желтые ленты маленькой серой соломенной шляпки, Сарина положила ее на поцарапанный туалетный столик. Потом распустила волосы и потерла пальцами ноющие виски. Она наклонилась к зеркалу, висевшему над столиком, и скривилась, глядя на свое отражение: глаза припухли, на щеках дорожки высохших слез.

Она налила немного воды из белого китайского кувшина, стоявшего на умывальнике, в такой же белый тазик и намылила душистым лавандовым мылом, которое захватила из дома, руки и лицо. Ополоснувшись, она на мгновение прижала полотенце к щекам и вновь посмотрела на себя в зеркало.

В окаймленном позолоченной рамой зеркале сияло золото ее льняных волос, а светло-карие глаза под тонкими дугами светлых бровей пылали, словно расплавленная бронза. Кончиком полотенца она вытерла последнюю каплю воды, затаившуюся возле дерзко вздернутого носа, и печально усмехнулась, отчего ямочки на щеках стали еще глубже. Полные, обычно постоянно готовые к улыбке губы придавали ее красивому лицу проказливое выражение, но сейчас они припухли и уголки рта уныло смотрели вниз. Нижняя губа предательски задрожала, и Сарина, отшвырнув полотенце, поспешно отвела взгляд.

Ее щеки запылали от стыда, когда она вспомнила, как часто отец бранил ее за то, что она слишком много времени проводит перед зеркалом. Он считал такое поведение непристойным, нескромным и, уж конечно, не подобающим человеку, который собирается нести слово Божье несчастным язычникам на другом конце земли. С горьким вздохом Сарина упала на кровать, протестующе заскрипевшую всеми пружинами, и уронила голову на смятую подушку.