Карен Хокинс - Ты лишила меня сна

Ярость бушевала в нем, но она продолжала:

— Ты потерпел неудачу на личном фронте и боишься новой любви. И всю свою жизнь проводишь в страхе от возможных душевных потрясений, Маклейн. И твои девочки, и я заслуживаем лучшей участи. Очнись же наконец. Взгляни на жизнь иначе.

Хью зашелся от ярости. Глаза его застлало красной пеленой. Огонь в камине отчаянно заметался, в комнату повалил дым. Оконные стекла задрожали и застонали, и внезапно холод ворвался в комнату, будто ее стены покрыла невидимая корка льда.

Катриона продолжала смотреть на него, не отводя взгляда. Лицо ее побледнело, а тело сотряс озноб, но она подошла к нему и остановилась совсем близко, так что пальцы их ног соприкоснулись.

— Ну? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Не смей подвергать сомнению мою любовь к детям. Никогда!

Ее подбородок взметнулся, и она продолжала говорить сквозь стиснутые зубы:

— Наверное, ты их по-своему любишь, но это не значит, что ты готов отдать им частицу себя. А это разные вещи.

— У них есть все, что им надо.

Она не отвела глаз, и он сжал зубы, а взгляд его остановился на ее руке, которой она придерживала пеньюар. Он сосредоточил всю силу на ее руке, рисуя в воображении ветер, способный сорвать с нее пеньюар. Медленно подол ее одежды начал приподниматься. Потом ветер усилился и заставил его подняться выше. Над их головами загремел гром, порыв ветра сотряс крышу. По ней забарабанил дождь.

Боль в голове Хью усилилась, и, щелкнув пальцами, он заставил ветер подуть сильнее. Тот с ревом пронесся по дому.

Сердце Трионы болезненно застучало, когда ее чуть не сбил с ног отчаянный порыв стихии. Она согнула ноги в коленях, цепляясь за подол своего пеньюара. От холода пальцы ее онемели.

Губы Хью были плотно сжаты, а в уголках рта появились глубокие складки. Волосы его поднялись дыбом и начали хлестать его по лицу. Новый порыв ветра промчался по комнате, вырвав подол пеньюара из ее руки и заставив ее с трудом выдохнуть воздух. Она задыхалась, пытаясь сделать вдох, обхватывая себя руками, чтобы защититься от этого холодного потока. Зубы ее выбивали дробь.

По полу пополз густой туман, а воздух в комнате стал еще более влажным и ледяным. Пол под ее босыми ногами казался совсем холодным, новый порыв ветра сорвал со стола огромную китайскую вазу, она упала на пол и разбилась. С полки свалился целый ряд книг, будто их столкнула с нее невидимая рука.

Один из стульев, стоящих у камина, опрокинулся, а диван дрогнул и встал под немыслимым углом.

Триона обхватила себя руками и опустила голову, борясь с ветром. Но он не утихал, а продолжал толкать ее в спину все сильнее и сильнее. Она споткнулась и упала на кровать.

Стало слышно, как по всему дому бьются стекла и опрокидываются стулья.

Снаружи гремел гром и сверкали молнии. Кто-то издал придушенный крик, а потом…

Все это кончилось так же внезапно, как и началось. И теперь слышался только размеренный стук дождя по крыше.

Глаза Хью сверкали непривычным зеленым огнем, а губы побелели. Напряжение было заметно в каждой черте его лица.

— Надеюсь, теперь ты доволен, — процедила Триона сквозь стиснутые зубы, страдая от холода и испытывая ярость. Ее пеньюар обвился вокруг одного из столбов кровати, и ей пришлось потянуться через всю постель, чтобы добраться до него. Она натянула его на себя, строго глядя на мужа.

Хью потер лоб, разглаживая морщины и глубокие линии, прорезавшие его лицо от носа ко рту.

— Катриона… я не знаю, почему сделал это. Что-то на меня нашло.

Он провел дрожащей рукой по лицу. Лицо у него было потрясенное.

— Уходи!

Он сделал шаг к ней, но она отступила. В его глазах мелькнуло что-то, что трудно было понять.

— Ну извини меня.

Она не ответила, будучи не в силах собрать свои чувства и мысли воедино, не в силах даже понять, что испытала: боль, разочарование, гнев, страх? Она не могла облечь эти ощущения в слова. Все перепуталось в ее голове, но в то же время она не испытывала ничего, кроме холода в душе, будто переполняющих чувств не хватало, чтобы согреть ее.

— Катриона, послушай…

Она покачала головой и опустилась на кровать, прижимая к себе подушки.

Наконец он вышел, и лицо его при этом было искажено болью.

Катриона слушала, как стихает звук его шагов, пока они не стихли совсем. Тогда она зарылась лицом в подушку и заплакала.

Хью остановился у подножия лестницы, сжимая и разжимая кулаки. Что, черт его возьми, он натворил? Он никогда не терял присутствия духа. Ни разу с того самого дня, когда был убит его младший брат и когда он позволил гневу взять верх. На этот раз он не потерял контроль над собой, он вызвал и направлял ветер сознательно, и это не оставило в нем ничего, кроме мучительной головной боли и ужасной пустоты в груди, что было результатом его отчаянных усилий сдержаться.

Хью оглядел коридор: портреты попадали со стен, занавески были разорваны. Большая ваза, стоявшая в углу, оказалась разбита вдребезги. Гораздо хуже было то, что Ангус и Лайам уставились на него с недоумением. Одежда сидела на них косо, волосы свисали космами, и все это было следствием вызванной им бури.

Его охватил приступ раскаяния:

— Лайам, приведи сюда девочек и снеси вниз их вещи. Они поедут на несколько дней к моему брату.

— Сию минуту, милорд.

Лайам помчался по лестнице вприпрыжку, перескакивая сразу через две ступени, будто был рад поскорее убраться подальше от хозяина.

Ангус будто окаменел и стоял неподвижно, полный почтения и внимания.

— Пусть подадут экипаж.

— Да, милорд.

Он тоже сорвался с места, будто только й ожидал приказа и хотел поскорее унести отсюда ноги.

Хью чувствовал себя разбитым: его тошнило, и в голове гудело так, словно он долго кружился на одном месте. Он знал, что будет чувствовать себя так несколько дней кряду, если не отдохнет.

Он ненамеренно впал в такую ярость. Его гнев вызвало то, что Катриона обвинила его в неспособности отдать девочкам какую-то часть себя. Он любил Кристину, Девон и Агги безгранично. Как она могла усомниться в его чувствах к ним!

Но она осмелилась. Она бросила ему упрек. Она по-своему, чисто по-женски, наказала девочек за их проделки. Измученный, он поднял голову и посмотрел на лестницу, ведущую вверх, гадая, что она делает сейчас. Она показалась ему потрясенной. Должен ли он пойти к ней? Еще раз поговорить?

«Зачем? Что ты ей скажешь? Ты ведь даже не понимаешь собственных чувств». Он покачал головой и пошел к двери подождать детей.

Ему требовалось время, чтобы распутать этот узел страсти и других чувств, вызванных Катрионой. Ему надо было хорошенько все обдумать.

Слава Богу, он знал, где обрести душевное равновесие.