Лиза Клейпас - Люби меня в полдень

Кристофер замедлил шаг. Остановившись, он опустился на колени возле Альберта, вглядываясь в его лохматую с метёлками морду.

— Тяжело оставить войну позади, верно? — пробормотал Кристофер, лаская собаку с любящей суровостью. Альберт часто задышал и устремился к Кристоферу, пытаясь лизнуть того в лицо. — Бедняга, ты не понимаешь, что происходит. Ты привык, что в любую минуту над головой могут начать взрываться снаряды.

Альберт завалился на спину и выгнул брюхо, умоляя о ласке. Кристофер почесал его живот и встал.

— Идём домой, — сказал он. — Я снова впущу тебя в дом, но берегись, если ты кого-нибудь укусишь.

К сожалению, лишь только они зашли в покрытый плющом дом, Альберт вновь выказал прежнюю враждебность. Кристофер решительно притащил его в гостиную, где пили чай его мать и Одри.

Альберт залаял на женщин. Он облаял испуганную горничную. Облаял муху на стене. Заварочный чайник.

— Тихо, — сквозь стиснутые зубы проговорил Кристофер, оттаскивая обезумевшего пса к небольшому дивану и привязывая поводок к его ножке. — Сидеть, Альберт.

Собака осторожно уселась на пол и зарычала.

Выдавив из себя неискреннюю улыбку, Одри спросила так, словно это было обычное чаепитие:

— Тебе налить чаю?

— Благодарю, — сухо ответил Кристофер и присоединился к дамам за чайным столиком.

Лицо его матери сморщилось, подобно гармошке, и она натянуто произнесла:

— Он запачкал ковёр. Разве обязательно навязывать нам общество этого существа, Кристофер?

— Да. Он должен привыкнуть к пребыванию в доме.

— А я не привыкну к этому, — возразила его мать. — Я понимаю, что эта собака помогала тебе во время войны. Но теперь-то ты в ней не нуждаешься.

— Сахара? Молока? — спросила Одри. Её спокойные карие глаза не улыбались, когда она перевела взгляд с Кристофера на его мать.

— Только сахар.

Кристофер наблюдал за тем, как она размешивает сахар маленькой ложечкой. Взяв чашку, он сосредоточился на горячем напитке, пытаясь справиться с приступом гнева. Это тоже было новой проблемой – всплески чувств, совершенно не подходящих обстоятельствам.

Успокоившись в достаточной мере, он произнёс:

— Альберт не просто помогал мне. Когда я целые дни напролет сидел в грязных траншеях, он сторожил, чтобы я мог поспать без страха быть захваченным врасплох. Он носил сообщения , перебегая из траншеи в траншею, выскакивая и снова спускаясь в них, чтобы мы не наделали ошибок в исполнении приказов. Он предупреждал нас об опасности, чуя приближение врага задолго до того, как наши глаза и уши могли обнаружить кого-либо. — Кристофер сделал паузу, взглянув на напряжённое несчастное лицо матери. — Я обязан ему жизнью, и он вправе рассчитывать на мою преданность. И, несмотря на его неприглядное и враждебное поведение, я люблю его. — Он бросил взгляд на Альберта.

Хвост Альберта восторженно забарабанил по полу.

Одри выглядела неуверенной. Его мать — рассерженной.

Кристофер допил чай в полной тишине. Ему было чрезвычайно больно видеть произошедшие в обеих женщинах изменения. Они казались похудевшими и бледными. Волосы его матери поседели. Причинами таких перемен, без сомнения, стали продолжительная болезнь Джона и почти год траура.

Уже не в первый раз Кристофер подумал о том, сколь достойно сожаления, что правила траура налагают такие ограничения на людей, в то время как им на пользу, скорее, пошли бы общество и приятные развлечения.

Поставив на поднос недопитую чашку чая, его мать отодвинулась от стола. Кристофер встал, чтобы придержать ей стул.

— Я не могу наслаждаться чаепитием, когда это животное уставилось на меня, — сказала она. — В любую минуту оно может прыгнуть и вцепиться мне в горло.

— Его поводок привязан к дивану, матушка, — заметила Одри.

— Не имеет значения. Это дикое создание, и я ненавижу его.

Она стремительно покинула комнату, высоко подняв голову от негодования.

Освободившись от необходимости придерживаться хороших манер, Одри положила локти на стол и подпёрла рукой подбородок.

— Твои тётя с дядей пригласили её пожить у них в Хартфордшире, — сказала она. — Я уговорила её принять их предложение. Ей необходима смена обстановки.

— Дом слишком мрачный, — заметил Кристофер, — почему закрыты все ставни и задёрнуты шторы?

— Свет причиняет боль её глазам.

— Чёрта с два! — Кристофер уставился на неё, слегка нахмурившись. — Она должна поехать. Слишком долго она пряталась от людей в этом склепе. И ты тоже.

Одри вздохнула.

— Почти год. Скоро закончится мой полный траур, и я смогу придерживаться полу-траура.

— А что собой подразумевает полу-траур? — спросил Кристофер, имея весьма смутное представление о таких чисто женских ритуалах.

— Это означает, что я могу перестать носить вуаль, — без энтузиазма ответила Одри. — Мне будет разрешено носить платья серого цвета и цвета лаванды, а также украшения без блеска. И я смогу посещать некоторые неофициальные приемы при условии, что не буду получать от этого удовольствия.

Кристофер саркастически фыркнул.

— Кто придумал эти правила?

— Не знаю. Но мы должны следовать им или испытаем на себе гнев общества. — Одри помолчала. — Твоя мать сказала, что не будет переходить в полу-траур. Она намерена носить чёрное до конца жизни.

Кристофер кивнул, ничуть не удивлённый. Привязанность его матери к Джону только усилилась в результате его смерти.

— Очевидно, каждый раз, глядя на меня, она думает, что на месте Джона должен был быть я.

Одри открыла рот, чтобы возразить, но затем закрыла его.

— В том, что ты вернулся живым, едва ли есть твоя вина, — наконец, произнесла она. — Я рада, что ты здесь. И верю, что где-то в глубине души, твоя мать тоже радуется этому. Но за прошедший год она стала немного неуравновешенной. Я не думаю, что она всегда отдает себе отчёт в своих словах и поступках. И полагаю, что время, проведённое за пределами Гэмпшира, пойдёт ей на пользу. — Она помолчала. — Я тоже намереваюсь уехать, Кристофер. Хочу навестить свою семью в Лондоне. Было бы неприличным для нас оставаться здесь вдвоём без компаньонки.

— Если хочешь, через несколько дней я провожу тебя в Лондон. Я намерен отправиться туда, чтобы повидаться с Пруденс Мерсер.

Одри нахмурилась.

— Ох!

Кристофер ответил ей вопросительным взглядом.

— Я делаю вывод, что твоё мнение о ней ничуть не изменилось.

— Изменилось. Оно стало ещё хуже.

Кристофер не мог не вступиться за Пруденс.

— Почему?

— За прошедшие два года Пруденс приобрела репутацию неисправимой кокетки. Её заветное желание — выйти замуж за богатого мужчину, предпочтительно с титулом — известно каждому. Я надеюсь, ты не испытываешь иллюзий, что она тосковала по тебе во время твоего отсутствия?