Барбара Картленд - Ола и морской волк

Маркиз рассмеялся.

— Вы по крайней мере откровенны.

— Я верю в волю пациента, — сказал доктор. — Если они хотят поправиться, они вылечатся; если они хотят умереть, они умрут!

Маркиз заметил, что Ола, хотя и была еще слаба, улыбнулась, слушая их разговор.

— Я причислю себя к первой категории, — сказала она, — и хочу жить.

— В таком случае, как я уже сказал, мы скоро увидим вас на ногах, да еще танцующей, — ответил доктор.

Он взглянул на волосы Олы, прежде чем покинуть каюту, и она слышала, как он уже за дверью сказал:

— Я редко имею удовольствие помогать столь прекрасной юной леди!

Ола прислушалась к ответу маркиза, но они уже отошли далеко, и она так и не узнала, возразил ли он на комплимент доктора, пожаловавшись на то, сколько она доставляет хлопот и является досадной помехой.

Придя в сознание, она узнала, сколько забот проявили о ней.

Гибсон рассказал ей, что маркиз сидел с нею каждый день, когда она была в беспамятстве и высокая температура не позволяла оставлять ее одну.

«Ему, должно быть, это ужасно надоело», — подумала она.

Но потом решила, что раз она столько ему досаждала всячески, то одним огорчением больше или меньше для него уже не имеет значения.

Но когда она стала уже выздоравливать, то заметила, что маркиз сидит с нею и тогда, когда в этом нет уже необходимости.

Он читал ей и не обижался, если она засыпала во время чтения, а когда она могла уже сидеть в постели, они играли в шахматы и в карточный пикет и — что она любила больше всего — разговаривали.

Когда они покинули Гибралтар и плыли по голубизне Средиземного моря, Ола начала ощущать себя здоровой по-прежнему.

Гибсон был уверен, что причина этого улучшения не в шампанском, а в свежих апельсинах и лимонах, которые он смог купить в Гибралтаре.

— Я видел много матросов, мисс, страдавших от отсутствия фруктов после долгого плавания в море, — говорил он ей, — и они чувствовали большую потребность в них, а уж тем более нужны фрукты человеку, у которого заживает рана, Ола поверила словам Гибсона и пила стакан за стаканом соки, которые он готовил для нее, и это, видимо, ускорило заживление ее раны.

— У меня будет шрам? — спросила она у Гибсона, когда он перевязывал рану.

— Не буду обманывать вас, мисс, — ответил он. — У вас здесь навсегда останется след от раны, но, к счастью, он не будет заметен, если, конечно, вы не наденете вечерние платья с очень глубоким вырезом.

Ола рассмеялась.

— Мне придется делать их благоразумно скромными.

Когда она рассказала маркизу о том, что сказал Гибсон, он тоже рассмеялся.

— Меньше всего захотят видеть вас с глубоким декольте при дворе, — сказал он, — особенно королева Аделаида.

Маркиз сказал, не думая, и, увидев, как Ола покраснела, вспомнил, что если ее поведение стало бы известно в обществе, она не получила бы приглашения в Букингемский дворец и подверглась бы остракизму со стороны хозяек всех влиятельных семейств высшего света.

Он нахмурился и решил, что не допустит этого, а до прибытия в Ниццу ему надо будет как-то уладить дела Олы. И самое главное, у нее должна быть сопровождающая ее компаньонка.

Ола словно догадалась, о чем он думает, но не стала ничего обсуждать с ним, потому что была слишком уставшей, и закрыла глаза.

Маркиз подумал, что она уснула, и через несколько минут очень тихо вышел из каюты. После его ухода она лежала, глядя в потолок и снова с отчаянием думала, что сулит ей будущее.

После четырех дней плавания в Средиземноморье Ола почувствовала себя достаточно хорошо, и ее стали выводить на палубу.

— Что вам требуется, мисс, так это хороший свежий воздух, который возвратит прежний цвет вашим щекам, — говорил Гибсон.

Ола вспомнила свою няню, которая тоже верила, что свежий воздух способен излечить любой недуг, даже плохое настроение.

Маркиз, видимо, не возражал против того, чтобы они плыли к Ницце более медленно, чем могли бы, потому что тем самым оберегали ее.

На палубе она понимала, почему маркиз выглядел таким бодрым: несмотря на теплое солнце, море было еще холодным, но он плавал в нем дважды в день — утром и после полудня, Ей нравилось наблюдать, как он заплывает далеко, пока его голова не превращалась в маленькое пятнышко. Но она опасалась, как бы с ним что-нибудь не случилось.

Она вспоминала рассказы о том, что у пловцов случались судороги в море, их не успевали спасти и они тонули.

Когда она спрашивала об акулах, ей отвечали, что в этой части моря их нет, и маркизу стоит опасаться одного — простуды.

— Вряд ли это грозит ему, — сказал Гибсон и добавил с гордостью в голосе:

— Немного найдется мужчин, таких сильных, как его светлость. Когда участвует в скачках или охотится, его лошадь всегда устает раньше, чем его светлость.

Ола видела, что когда маркиз не плавал, то любил встать за штурвал и управлять «Морским волком».

Он делал это мастерски, удерживая яхту под попутным ветром, как никто другой на борту, не допуская при этом хлопанья парусов.

Она считала, что он, наверное, испытывает то же радостное возбуждение, что и при управлении своим фаэтоном, когда побивает новый рекорд, или во время скачек на своей лошади, когда проносится мимо финишного столба в стипль-чезе.

Гибсон соорудил на палубе для Олы удобную кушетку, и она полулежала на шелковых подушках, Ола наслаждалась активной жизнью на яхте.

Когда солнце начинало садиться, ее уносили в каюту, к этому времени часто поднимался прохладный ветер, и маркиз обычно тоже спускался к ней.

Ола радовалась, что они беседовали на самые различные темы — от восточных религий до отмены работорговли.

Маркиза поражало разнообразие не только ее интересов, но и знаний обо всем этом.

— Как в вашем возрасте вы уже успели столько прочесть? — спросил он однажды после долгого и оживленного разговора о положении углекопов.

— Я не только много читала, — ответила Ола, — но и много слушала папу, который был очень умным человеком.

Его единственный недостаток был в том, что он стремился развивать собственную точку зрения и не прислушиваться к другим.

Маркиз улыбнулся.

— Так вот почему вы так любите высказывать свое мнение.

— В вашем ироничном объяснении, — возразила Ола, — есть, конечно, доля правды. Я так долго копила в себе собственные мысли, а теперь, когда вы столь любезно слушаете меня, они прорываются, как вулкан.

Маркиз рассмеялся и подумал, что как для Олы он был первым мужчиной, с которым она могла поделиться, так и для него она первая женщина, интересующаяся всем в мире, кроме него.

Никогда еще в своей жизни он не говорил часами с женщиной, да еще столь привлекательной, и при этом в их разговоре не было ничего личного.