Барбара Картленд - Слушай свою любовь

Антея чувствовала, как лицо ее запивает краска стыда при мысли, что она прослывет такой же непристойной женщиной, как Милли и другие гости маркиза, о которых нянюшка говорила с нескрываемым презрением.

Мрачные раздумья крайне расстроили девушку.

Она села за фортепьяно, и ее музыка была полна смятения и тревоги.

Антея так увлеклась творчеством, что не сразу заметила, как распахнулась дверь.

К ее изумлению, в гостиную вошел маркиз.

Во время игры она вспоминала его сидящим у окна на фоне солнечного света — таким она видела его в последний раз.

Несмотря на то что Иглзклиф еще не совсем оправился от весенней лихорадки, он по-прежнему ошеломлял своим величием и неповторимостью.

Одет он был с иголочки; начищенные ботфорты сияли.

Антея обратила внимание на галстук, завязанный новым, оригинальным узлом.

Маркиз шел к ней через гостиную, и ей не верилось, что это тот самый человек, о котором она совсем недавно нежно заботилась, когда он, слабый и больной, в полубессознательном состоянии, лежал на подушках.

Взволнованная, она вышла из-за фортепьяно и, когда Иглзклиф приблизился к ней, сказала:

— Вам… не следовало бы… вставать так быстро… Как вы себя… чувствуете? Все… в порядке?

— Я чувствую себя великолепно, — ответил маркиз. — Полагаю, вы уже знаете, что я отправил вашего брата и Чарли Торрингтона подальше отсюда. Я не хотел, чтобы они помешали нашему разговору.

— Я не думаю… что причина в этом… но я уверена, это… остудит гнев Гарри и… я подумала, что это было… очень разумно с вашей стороны.

— А теперь моя главная задача — не позволить Темплтону навредить вам, поскольку он ведет себя как невоспитанный грубиян, которым, в сущности, и является.

— Вы можете… это сделать? — встрепенулась Антея. — Мне все равно… я никогда не бываю в Лондоне… но это огорчит Гарри.

— Совершенно верно, — кивнул маркиз. — Именно поэтому, Антея, я пришел сюда просить вас оказать мне честь и стать моей женой.

Он говорил тихо, но Антее его голос казался громоподобным.

Может быть, она ослышалась, или не поняла его слов, или это какая-то нелепая шутка.

Ее глаза вдруг стали огромными, на поллица, и она испуганно прошептала:

— Вы… просите меня… быть… в-вашей женой?

— Я хочу жениться на вас, Антея, — подтвердил Иглзклиф. — Если вы станете моей женой, никто не поверит тому превратному истолкованию, которое придал Темплтон ситуации, когда вы спасали мою жизнь от рук этого убийцы.

Они оба долго молчали, пока наконец маркиз не произнес:

— Я умоляю вас выйти за меня замуж, Антея.

Несколько мгновений она пристально смотрела на него, затем резко отвернулась, подошла к окну и ответила приглушенным голосом:

— Нет… нет… конечно, нет!

— Почему?

— Потому что… вам нет никакой необходимости… жениться на мне… И я бы не приняла… никогда… ничье предложение… в подобных обстоятельствах..

— Предположим… — тихо сказал маркиз. Он умолк, видимо, пытаясь найти ускользнувшую мысль.

— Обернитесь, Антея! — вдруг промолвил он совершенно другим тоном.

Она неохотно повернулась — в синих глазах застыла отрешенность, губы дрожали.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы сейчас думаете, — продолжал маркиз, — поэтому намерен объяснить вам правду, причем таким образом, что вы все поймете, ибо только вы способны это понять.

Он развернул кресло, чтобы оно стояло напротив фортепьяно.

— Сядьте!

Просьба звучала как приказ, и Антея, утратив дар речи, повиновалась.

Маркиз подошел к инструменту, сел на вращающийся стульчик и взглянул на клавиатуру.

— Точно так же, как вы говорили со мной музыкой, — обратился он к Антее, — я собираюсь рассказать вам о себе. Начну с той поры, когда я был восьмилетним мальчиком.

Он пробежал по клавишам, и мелодия, заструившаяся из-под его пальцев, наполнилась солнечным светом и счастьем ребенка, который любит и любим и, подобно Антее, живет в волшебном мире, населенном феями, цветами и зверями.

Потом фей сменили рыцари; они совершали подвиги и шли на безрассудный риск ради прекрасных дам: зазвучала тема доблести и отваги.

Антея поняла, что маленький мальчик превратился в романтического юношу, что женщины для него были воплощением святости и он боготворил их так же, как обожествлял свою мать.

Он возмужал и влюбился, и любовь для него стала великолепием и совершенством прекрасной дамы, которой он отдал свое сердце.

Он сочинял для нее поэмы, положенные на музыку.

Он стремился к самосовершенствованию, чтобы стать достойным своей избранницы.

И вдруг словно темная туча, закрывшая солнце, нахлынуло разочарование.

Женщина, перед которой он преклонялся, выставила его на посмешище, и ее мир вместе с ней смеялся над ним.

Поначалу страдания маркиза были столь отчаянны и мучительны, что у Антеи, внимавшей этим откровениям, на глаза навернулись слезы.

Казалось немыслимым, что молодой человек испытал на себе подобную жестокость, был осмеян, унижен, отвержен.

Казалось, от безысходности он должен был сникнуть, опустить руки, но гордость не позволила ему пасть духом, оказаться побежденным и втоптанным в грязь.

Как феникс из пепла, возродилась его сила, его способность преодолевать жизненные трудности и неудачи, презирать тех, кто желал видеть его страдающим.

Маркиз продолжал играть, и Антея поняла: становясь старше, он все больше превращался в безжалостного циника.

Духовность, благородство, так много значившие для него в юности, были отброшены за ненадобностью.

Теперь он находил удовольствие в плотских утехах и материальных благах.

Ему даже нравилось манипулировать людьми для достижения своих целей.

Когда-то он видел себя рыцарем в ослепительных серебряных доспехах, чтобы помогать попавшим в беду.

Теперь же броня защищала его от стрел и уколов тех, кто хотел причинить ему боль.

Эта броня отгораживала его от любого проявления нежности и теплоты.

Так же, как заставляли страдать его, он заставлял страдать других, и точно так же, как его самого унижали и уничтожали, он превращал других в пыль под своими ногами.

Музыка стала маршем завоевателя, которому нет дела до чьих-то мук, — он побеждает врагов, но и друзья безразличны ему.

От этой всесокрушающей жестокости закололо в сердце, и Антея стиснула пальцы так, что костяшки побелели.

Она слушала, закрыв глаза, и видела маркиза таким, какой он в первый раз предстал перед ней: властный, подавляющий чужую волю, величественный.

Человек, которого все боялись.

Но вот очень тихо, как будто издалека, вновь зазвучала мелодия его юности.

Она удивительно переплеталась с темой, которую Антея играла маркизу накануне.