Жанна Лаваль - Месть венецианки

Отсутствие каких-либо вестей о выкупе стало раздражать моего хозяина. Я стал для него обузой, он перестал кормить меня, а потом и вовсе махнул на меня рукой и выгнал в поле. Там с другими рабами под палящими лучами солнца я вскапывал иссохшую, бесплодную землю. То был адский труд — от зари до захода солнца! Без воды, без сытного пропитания.

Из хозяйского дома я был переведен в общий барак, представляющий собой большой дощатый навес, под которым укрывались от солнца рабы Абу Хасана, изможденные, измученные каторжной работой. Среди них были смертельно больные и роженицы, старики и грудные дети. Надсмотрщики не отступали от нас ни на шаг, находя особое удовольствие в избиении несчастных без всякой причины. Но более всего они ненавидели христиан и издевались над ними самым жестоким образом.

Но именно в этом бараке я наконец нашел отдохновение в общении с братьями по вере. Мы много говорили о возвращении на родину, вспоминали наших близких.

Здесь я также понял, что общая беда далеко не всегда объединяет людей. Здесь были христиане из разных земель, из разных сословий. Среди них встречались и те, кто сводил счеты или мстил своим соплеменникам. Эти люди шли на любую гнусность, доносили, не останавливались даже перед убийством.

Но все это тревожило меня не так, как угасающая надежда на спасение. Прошел год, а вестей из Венеции я так и не дождался. Чаша моего терпения переполнилась. Я был готов предпочесть смерть жалкому прозябанию в унизительной роли раба.

Свобода или смерть! Эти два слова отныне властвовали над всеми моими помыслами, укрепляя дух и отрезвляя разум. Именно тогда мне впервые пришла мысль о побеге любой ценой, даже ценой собственной жизни…

Но об этом — в другом письме. Боюсь, что утомил Вас своим пространным рассказом, дорогая синьора. На сем неохотно прощаюсь с Вами. Да хранит Вас Господь».

— Ваше светлость, пираты! — кричал капитан.

Себастьяно продолжал невозмутимо поглощать нежнейшее суфле.

— Что ж, пусть себе плывут, — спокойно сказал он. — Не могу же я сам заниматься их отловом! На это есть военные фрегаты его высочества, которые должны находиться где-то поблизости. «Святая Мария» не имеет права сбиваться с курса ни при каких обстоятельствах.

— Вы не поняли, хозяин! — пояснил взволнованный капитан. — По правому борту три пиратских судна. Они идут на всех парусах. Мне кажется, мы должны атаковать их.

Себастьяно поставил пустую тарелку и поднес к губам салфетку.

— Капитан Боски, ну поразмыслите сами. Разве посмеют пусть даже три суденышка атаковать каравеллу с тридцатью двумя пушками на борту? К тому же я сомневаюсь, чтобы мы представляли для них какой-нибудь интерес. В наших трюмах нет ни золота, ни тканей, ни пряностей… Мы совсем не похожи на торговое судно.

— Думаю, князь прав, капитан Боски. Нам следует отнестись дружественно к незнакомцам! — неожиданно поддержала князя Лукреция.

— Что же прикажете делать, ваша светлость?

— Держите курс на юго-восток. И ни при каких обстоятельствах не поднимайте первыми тревогу. Пусть они поймут, что у нас самые мирные намерения.

Он вышел из-за стола и, взяв капитана под руку, отвел его в сторону.

— На всякий случай, понаблюдайте за ними. Если они окажутся не слишком любезными, что ж, сделайте предупредительный выстрел из трех головных пушек.

— Слушаюсь, хозяин, — с готовностью ответил капитан и скрылся за дверью.

В каюте остались князь и Лукреция. Джузеппе незаметно исчез — должно быть, вышел на палубу через боковую дверь.

Гримальди сел в свое любимое кресло у большого книжного шкафа из полированного красного дерева и закурил трубку. Когда первое облачко ароматного дыма рассеялось, князь обнаружил, что римская красавица сидит в кресле напротив.

— Вы курите табак? Как настоящий морской волк — сильный и одинокий. Мне нравится такой тип мужчин, Себастьяно. Клянусь, я готова на любые безумства, чтобы заслужить ваше расположение.

Лукреция поднялась и сделала несколько шагов по направлению к креслу, в котором сидел князь. Гримальди выпустил еще одно плотное облачко дыма.

— Вы напрасно кокетничаете со мной. У вас нет оснований вести себя подобным образом. И не называйте меня Себастьяно. Для вас я — князь Гримальди, как вы для меня — герцогиня Феррарская.

— Жаль! А мне так хотелось стать вашим нежным другом, князь!

Гримальди постарался скрыть изумление за обычной, чуть ироничной улыбкой.

— Не стоит и стараться, герцогиня. Ибо, в противном случае, вам придется все мне выложить — и что вы делали в Венеции, и что, собственно, вам нужно от меня. А это, кажется, не входит в ваши планы.

— А как быть со страстью, которую вы внушили мне, едва я увидела вас сегодня? Неужели вы сможете не ответить на призыв… такой женщины, как я?

— Боюсь, что огорчу вас. Я люблю только одну женщину на свете.

Столь откровенное признание ничуть не смутило Лукрецию. Она присела на широкую ручку кресла князя. Затем приблизилась к нему вплотную. Гримальди почувствовал запах амбры и лавандовой пудры, увидел ее бездонные синие глаза, ее совершенную грудь…

— Я не прошу любви, — проворковала Лукреция. — Мне достаточно и простого участия.

— Участия? — Гримальди порывисто поднялся. — Что вы называете участием? Оказать маленькую услугу сестре убийцы?

— Вы слишком суровы, князь. Почему бы вам на время не забыть о ваших скучных обязательствах? О том, что творится там, на берегу? Мы здесь одни, и дополнительная порция… десерта нам обоим пойдет на пользу.

— Вы, кажется, забыли о своем спутнике, герцогиня. Если не ошибаюсь, он здесь, чтобы сопровождать вас. Более того, он не скрывает своих чувств к вам.

— Вы о Джузеппе? Так это просто один из моих телохранителей и воздыхателей. Забудьте о нем!

— Слишком о многом вы просите меня забыть. Боюсь, что та… дополнительная порция удовольствия, которую вы предлагаете разделить с вами, покажется мне не слаще морской воды.

Уязвленная холодностью князя, Лукреция решила разыграть свою козырную карту. В этой игре ей не было равных.

Не отрывая от князь пылающего взгляда, она начала медленно приближаться к нему. Гримальди, вмиг помрачневший, не мог оторвать взгляд от этой божественной и желанной феи зла. С каждым шагом, мягким, как у кошки, она расстегивала пуговки — одну, другую… третью… Его взору явилось соблазнительное плечико, затем родинка не больше горошины… ярко-розовый сосок, распустившийся на белоснежной, безупречной груди…

Такая желанная, такая совершенная в своей красоте, юная богиня стояла совсем рядом, как воплощение невинности и целомудрия! Что-то дрогнуло в его сердце. Он почувствовал горячую волну желания, сделал шаг вперед и протянул руки…