Дженнифер Эшли - Незабываемые ночи

— Так ты поэтому сказал, что откажешься от пари? — нарушила молчание Изабелла. — Не потому, что не смог создать эротическую картину, а потому, что не мог писать вообще?

— Ты видела. — Мак посмотрел в глаза Изабелле. — Я лучше откажусь и позволю им посмеяться над собой, чем покажу эти картины.

— Ты не станешь отказываться, — заявила Изабелла. — И выиграешь это проклятое пари. Если ты можешь писать только меня, значит, ты будешь писать меня.

— Черта с два! — От ярости у Мака даже шея покраснела. — Я сказал, что не позволю моим так называемым друзьям смотреть на твое обнаженное тело. Оно предназначено только для моих глаз.

— Но ты же можешь, например, изменить цвет волос. Или нанять Молли, когда вернешься в Лондон, и изобразить ее голову вместо моей. Мне все равно.

— Писать на заказ? Выбирать тела и головы, чтобы угодить зрителю? Боже упаси!

— Ради Бога, Мак, это же не для выставки в Париже. С помощью этих картин ты должен выиграть пари с несколькими отвратительными людьми в твоем клубе. Покажи им картины, а потом уничтожь их, если хочешь. Я не позволю, чтобы тебя осмеяли какие-то бездарные светские снобы, которым нечем заняться, кроме как придумывать способы посмеяться над другими.

Мак улыбнулся, и в его улыбке появился намек на прежнее озорство.

— Вот это да! Ты защищаешь своего пропащего мужа.

— Если я смогу помочь тебе захлопнуть язвительные рты Данстана и Мэннинга, я сделаю это.

— Говорю тебе, мне совершенно безразлично, что обо мне думают эти ребята.

— Я знаю, что тебе-то это безразлично, а вот мне невыносима мысль о том, что они станут смеяться над тобой, говорить, что ты слабый и безвольный и… бесталанный.

Мак разразился хохотом. Все еще продолжая смеяться, он положил руки на плечи Изабеллы.

— Если ты хочешь поступить так, любовь моя, я не буду с тобой спорить. Я же не сошел с ума, чтобы спорить. Только позволь мне самому решать, хочу ли я выиграть это чертово пари.

Когда он был вот таким прежним Маком, обаятельным, улыбающимся и дерзким, Изабелле хотелось всю свою жизнь быть с ним рядом и никогда не думать о чем-то другом. Даже понимание того, что жизнь с Маком никогда не была легкой, меркло перед его улыбкой. Она любила его тогда и любила его сейчас. И никогда не переставала любить. Но выбор — выбор был ужасно трудным.

— Ну и ладно. — Изабелла чувствовала, что ее голос звучит слишком уступчиво, потому что Мак как-то подозрительно прищурился. — В конце концов, это твое пари, делай как знаешь. — Она выскользнула из-под его рук, когда из коридора послышался металлический звук колокольчика. — О Господи, это сигнал к ужину? А я еще не переоделась.

Мак встал между ней и дверью, преграждая путь. В его глазах появился опасный блеск.

— Я заставлю тебя сдержать слово, жена. Встречаемся здесь, завтра утром, в десять часов. Не слишком рано? Ваша светлость успеет встать и позавтракать?

— В девять. К этому времени я вернусь с утренней прогулки.

— Хорошо, в девять. Можешь не одеваться.

— Я надену самый толстый халат. — Изабелла покраснела, но старалась говорить спокойным тоном. — Я знаю, ты всегда забываешь растопить камин, когда работаешь.

— Как хочешь. — Взгляд Мака скользнул по ее шее, вниз к груди, как будто он мог видеть через платье то, что ему предстояло увидеть завтра. — Тогда до завтра, миледи.

— Ты хотел сказать — до ужина. Если ты, конечно, не собираешься прятаться в своей комнате в это время.

— Я и не мечтал об этом, — опять ухмыльнулся Мак.

Изабелла с убийственным взглядом прошла мимо, но его потемневшие глаза заставили ее сердце биться в ускоренном ритме. Ни один мужчина не умел смотреть на женщину так, как смотрел Мак. Он заставлял ее почувствовать себя желанной, нужной. Он смотрел на нее так, как будто представлял ее обнаженной и разгоряченной на полу под тяжестью собственного обнаженного и такого же разгоряченного тела. Он был грешным мужчиной и хотел творить с ней грешные дела. За своей спиной Изабелла услышала смех Мака. Он всегда так делал, когда она уходила, обиженная до глубины души, потому что четко знал, что такие же грешные дела она сама хочет совершать с ним.

Мак заблаговременно подготовил холсты и рамки. Он хотел быть готов к приходу Изабеллы, чтобы у нее не осталось времени передумать.

Если она вообще придет. За ужином Изабелла не разговаривала с ним лично, хотя и не обходила его присутствие ледяным молчанием, как это было в Донкастере. Она болтала с Бет, обменивалась репликами с Хартом, втянула в разговор Йена.

Мак наблюдал за Йеном, поражаясь произошедшим с ним переменам. Его младший брат, человек с израненной душой, который раньше мог надолго уйти в себя, никого не замечая вокруг, теперь был разговорчив, конечно, по сравнению с прежним Йеном, и всякий раз, когда он смотрел на свою жену, на его губах блуждала улыбка.

Правда, Йен все еще неловко чувствовал себя, когда встречался взглядом с кем-то, кроме Бет, и ловил каждое ее слово, глядя на ее губы, как будто ему нравилась их форма. Но теперь ему лучше, чем прежде, удавалось следить за нитью разговора других людей. Никакой отстраненности, никаких внезапных приступов раздражения. Он смотрел на Бет с явной любовью. И это Йен, которому всегда было непросто выразить словами свои мысли. Бет словно возродила Йена к жизни, и Мак всегда будет благодарен ей за это.

Йен заметил, что Мак смотрит на него, и наградил его торжествующим взглядом. Какая дерзость! Братья много лет пытались пробудить в Йене энергию жизни, а две женщины открыли для него мир: Изабелла — сестринской любовью, а Бет — любовью жены.

После ужина Мак отправился в студию, чтобы подготовиться к завтрашнему утру. Он урвал несколько часов сна на диване, который поставил там, потом встал задолго до прихода Изабеллы, надел свой традиционный килт, башмаки и платок, чтобы не испачкать краской волосы.

Когда точно в девять Изабелла открыла дверь, Мак стоял, склонившись над столом, и смешивал краски. Он не оглянулся, когда она вошла. Послышался шорох шелковой ткани, и у Мака задрожали руки.

— Боже мой, здесь и правда тепло, — изумленно сказала Изабелла. — Я надела теплый халат, но ты, похоже, затопил камин.

— Это Беллами. — Мак, не поднимая глаз, решительно продолжал смешивать краски. — Мы же не можем загубить ее светлость, правда? Запри дверь, любовь моя, если не хочешь, чтобы кто-нибудь из членов семьи случайно не наткнулся на тебя в костюме Евы.