Виктория Холт - Леди-Солнце

Слова короля были встречены бурным ликованием, и в последующие дни он много раздумывал над тем, как этот орден должен выглядеть и кто именно может быть удостоен его.

Было решено, что торжественное учреждение ордена Подвязки состоится в часовне Виндзора, а сам орден будет представлять собой золотой медальон с изображением святого Георгия, поражающего дракона, висящий через плечо на голубой ленте. На левой же ноге, под коленом, будет синяя бархатная подвязка.

Турнирные дни у Круглой башни стали знамениты с тех пор не только поединками и пиршествами, но и тем, что в один из них с ноги Прекрасной Девы Кента упала подвязка и это послужило учреждению почетного и благолепного королевского рыцарского ордена.

При дворе короля еще продолжались торжества, погружая всех в море удовольствий, а тем временем страшная беда уже подбиралась к его семье.

Принцесса Джоанна до сих пор пребывала в Бордо, ожидая отъезда в Кастилию. Это могло произойти каждый день, и все были в напряжении. Она истомилась от ожидания, от тоски по дому, от неопределенности. Окружающие Джоанну женщины перешептывались по поводу ее жениха, и из отрывков фраз и полунамеков она создавала себе его образ, который отвращал ее и пугал.

Еженощно она молила Бога, чтобы ей не пришлось ехать в Кастилию. Пускай там тоже что-нибудь произойдет, что-то изменится, как это было в Австрии, и ее замужество не состоится! Ведь при испанском дворе, она слышала, есть люди, которые вовсе не хотят этого. Вдруг они возьмут верх, мечтала она, и через несколько месяцев я снова буду дома, рядом с отцом и матерью…

Единственным ее утешением оставалось вышивание. Она погружалась в спокойствие, когда наблюдала, как из-под иглы появляются картинки на шелке! Джоанна предпочитала мягкие цвета и всегда тщательно подбирала шелк и нити.

И вокруг все было тоже красиво, лето в разгаре, деревья шелестят листвой, цветы благоухают и радуют глаз разноцветными лепестками.

— О, как покойно стало бы на душе, — говорила Джоанна, глядя в окно, — если бы вдруг прибыл сейчас гонец от моего отца и передал счастливую весть, что окончено тоскливое ожидание и я могу возвращаться в Англию.

— Не нужно так печалиться, миледи, — попыталась утешить ее придворная дама. — Вы станете королевой.

Она содрогнулась. Если бы не воспоминания о том, что произошло в Австрии, она, возможно, и поверила бы в слова утешения.

Посланец все же прибыл вскоре после их разговора. Джоанна догадалась об этом по оживлению внизу у входа. И почти тотчас же к ней вошла взволнованная женщина.

— Миледи! — вскричала она. — Мы должны немедленно уезжать отсюда. В Бордо пришла чума…

Джоанна переехала в небольшое селение, поскольку все посчитали, что вероятность заразы там гораздо меньше, чем в большом городе, который был, судя по всему, уже обречен.

В деревне жизнь Джоанны текла еще спокойней, чем в Бордо, она по-прежнему целые дни проводила за рукоделием и беседой, стараясь не думать о черной смерти. Но страшные слухи, ужасные подробности проникали в их тихое пристанище, и они знали, что жертв чумы становится все больше, что люди умирают так быстро и в таком множестве, что их не успевают хоронить и просто сбрасывают в ямы, что заболевают даже те, кто издали видит умерших.

Слава Богу, постоянно твердили приближенные Джоанны, что нас вовремя предупредили и мы уехали из Бордо.

Однажды, когда Джоанна, как обычно, сидела над вышиванием, она почувствовала вдруг неимоверную усталость. Кусок голубого шелка, на который она смотрела, внезапно сделался черным и потом оказался где-то далеко от нее, а на самом деле просто выпал из рук.

Испуганные женщины склонились над ней. Она слышала голоса, но все происходило как будто невероятно далеко.

— Наша леди нездорова…

И потом чей-то истошный вопль:

— О Боже! Нет… нет… Этого не может быть!

Ее отнесли в постель. Все смотрели на нее в ужасе: на губах Джоанны появилась кровь, а потом — прямо у них на глазах! — на ее теле стали выступать черные пятна.

Чума пришла и сюда, и первой ее жертвой стала принцесса Джоанна.

Известие о смерти дочери дошло до Филиппы, и ее охватила глубокая печаль. Она заперлась в комнате и не выходила оттуда, желая оставаться наедине с горем.

Ее дитя, ее дорогая Джоанна, такая всегда тихая, любящая, доброжелательная… Мертва… Как настрадалась она, бедняжка, за свою недолгую жизнь! Сначала полное унижений пребывание при австрийском дворе, которое могло окончиться для нее совсем плохо; потом долгое томительное ожидание отъезда в Испанию, ожидание не дома, где она осталась бы наверняка здоровой, а далеко на чужбине — без семьи, с пугающими мыслями о будущем супруге, о жестокости которого ходили такие страшные слухи…

Когда Филиппа и Эдуард вдвоем горевали о потере, он мог говорить лишь одно ей и себе в утешение:

— Помни, моя любовь, что у нас еще есть дети, что Господь наградил нас многими детьми.

Она молча наклоняла голову в знак согласия. Он прав — это действительно так. Она гордилась, что была плодовитой и сумела дать жизнь стольким детям. И Эдуард, ласково обнимая жену, испытывал то же чувство…

Тем не менее в последнее время он неоднократно признавался самому себе, что его все больше влечет к молодым женщинам, все чаще он заглядывается на них.

Милая Филиппа… Он продолжал любить ее, не мог не отдавать ей должного, но… ему стала чаще бросаться в глаза ее чрезмерная тучность и то, что ей изменила былая живость движений, — его уже не тянуло к ней так, как раньше.

Он был всегда человеком сильных желаний и страстей, и они не ослабли с возрастом, не угасли от того, что его добрая супруга уже не так молода. Он любил ее не меньше, чем прежде, но… Опять и опять это но…

Он чувствовал себя молодым. По-прежнему был необыкновенно хорош собой, еще красивей, чем в молодости, изящен, страстен. Наконец, он был королем, королем-победителем, и понимал, что может побеждать не только на полях сражений…

Он продолжал верить в святость брачных уз и желал оставаться верным супругом. Но… О, как трудно это было для него, и с каждым днем все труднее!..

Конечно, в эти дни скорби по Джоанне подобные мысли напрочь оставили его, и он думал только о юной дочери, которую они потеряли.

Черная смерть все-таки нашла в себе силы перепрыгнуть через пролив и оказалась в Англии. Сначала на юго-восточном берегу, в Дорсете, куда ее завез больной моряк с континента. Она летела на черных крыльях и за неделю добралась до Бристоля. Оттуда ей недалеко и до Лондона, где она сможет вовсю разгуляться на переполненных людьми улицах, в тесных домах, рядом со зловонными канавами, что кишат крысами. Лучшее поле для ее посева трудно отыскать!