Эмма Дарвин - Тайная алхимия

— Я пытался до него дозвониться, но его нет дома. По крайней мере, я получил только сообщение автоответчика. Ты хочешь ему сказать?

Вчера полностью возвращается ко мне, и у меня перехватывает дыхание.

— Нет… ты сам скажи. Я ужасно занята. Просто позвони ему позже. Он… Ты объяснишь все гораздо лучше.

— Да, конечно. Послушай, Уна, если я не увижу тебя перед отлетом, приятного путешествия.

— Спасибо, — отвечаю я. — Боюсь только, не знаю, когда вернусь.

— Да, понимаю. Хотя я подумываю присоединить свой домашний компьютер к сети, чтобы обмениваться электронной почтой. У тебя есть компьютер в университете?

— Да. Это было бы хорошо. Дай мне знать, когда это сделаешь. И я очень тебя люблю.

— И я тебя тоже. До свидания, Уна.

— До свидания, Лайонел. Удачи со всеми делами с Чантри!

В конце концов только во вторник днем, по пути в аэропорт, мне удается устроить встречу с дядей Гаретом.

— Я уже заказал тебе такси, — говорит он, обнимая меня. — И упаковал «Рассвет в Ист-Эгге», хотя тебе лучше взять эту картину как ручной багаж. Я никогда не доверял грузчикам. Ну, входи и расскажи мне, как поживает Фергюс, и обо всех местах, которые повидала. Я никогда не бывал в Шерифф-Хаттоне, хотя и знаю Йорк.

— Насколько я могу судить, с Фергюсом все отлично. Иззи слегка его потрясла…

— Знаю. Думаю, она всех нас потрясла. Но… похоже, все будет хорошо, — говорит дядя о радостном, но голос его звучит устало и печально. — Я никогда не смогу себе простить, если мое желание возродить «Пресс» расколет вас всех.

— Но если верить Лайонелу, таковы уж семейные дела, — быстро говорю я, следуя за ним в мастерскую и устраиваясь на подлокотнике кресла. — Ты сам сказал, что думал иногда: каково все было бы, если бы мой отец был жив.

— Знаю. Семейные дела… Насколько я помню, Тоутон, тысяча четыреста семьдесят первый год, так? Твой отец… Дорогой Кай. Кто знает? Знаешь, ты очень похожа на него, Уна. Особенно глаза, нос.

— Знаю. Но всегда приятно, когда об этом напоминают. Если не считать того, что я всегда думаю о тебе как о своем отце.

— Ох, Уна, — произносит он дрожащим голосом. — Это… Хорошо. Да. Что ж. Ты и Марк…

Голос его прерывается.

И тогда я понимаю, что должна сделать, хотя не знаю, как об этом сказать. Это опасно, но я, вероятно, никогда больше не увижу Марка или не увижу многие годы. А тогда это будет уже неважно. И я могу доверять дяде Гарету. Он поступит наилучшим образом с тем, что, как я внезапно понимаю, мне нужно ему рассказать.

— Дядя Гарет, Марк сказал… Когда мы были в поездке, Марк сказал… Он рассказал, почему ушел. И не вернулся. Кажется, он хотел закончить все правильно… Окончание. Мы говорили об окончании…

Я не знала, как собираюсь изложить все это, и теперь запинаюсь. Я избегаю взгляда дяди Гарета.

— Я… я думаю, что закончить что-то… закончить что-то правильно — это тоже важно… Хотя, думаю, это его… личное дело вообще-то. Но мне бы хотелось тебе рассказать.

Взгляд его становится острым. Я думаю: знает ли он, о чем я собираюсь рассказать. Но если бы знал, то так бы и сказал, чтобы избавить нас обоих от неловкой ситуации. Но вместо это Гарет спрашивает:

— Он ведь не рассказал тебе это по секрету, Уна? Потому что если так, ты не должна…

— Нет, нет, ничего подобного. Я бы никогда не обманула его доверие. Но… вообще-то он сказал, что ему хотелось бы рассказать об этом тебе. Он сказал: «Я не могу рассказать ему, во всяком случае не в лицо».

— Ладно, — говорит дядя Гарет.

Итак, я продолжаю. Как можно точнее я передаю слова Марка и Лайонела, потому что так легче, чем укладывать этот рассказ в собственные слова. И все равно история выходит достаточно шокирующая, о чем говорит ласковое, задумчивое лицо Гарета.

— И… и такое ему никогда не приходило в голову раньше. Марк… Он был тогда очень юным, — пытаюсь я не говорить умоляющим голосом. — Все мы тогда были очень юными.

Гарет долго сидит совершенно неподвижно.

— Мне следовало бы знать или догадываться, надо было сказать что-нибудь и прояснить ситуацию… Ведь я любил его, потому что он был для меня как сын. Может быть, я надеялся, что никто в мире не подумает ничего другого, если я ничего не скажу. Ты же знаешь, как мир относится к голубым.

— Может, он был так потрясен, потому что он… он так тебя любил. «Гарет был для меня все равно что отец», — сказал он.

По лицу дяди начинают катиться слезы, они задерживаются в складках, которые проложил на его лице возраст, и катятся снова. Гарет вытаскивает из кармана брюк носовой платок и промокает глаза, а я молчу, потому что после похорон тети Элейн не видела его плачущим. Но я наклоняюсь и беру его за руку, и так мы сидим долгое время.

Наконец, после того как он сморкается и засовывает платок обратно, я говорю:

— Стоило ли мне рассказывать об этом?

— Да, — отвечает он. — Я рад, что ты рассказала. Больше он ничего не говорит, и я тоже молчу.

— Ты приедешь на открытие? — спрашивает он спустя некоторое время.

Он спрашивает это с полуулыбкой, которая означает: я должна знать, что он родился не вчера и все понимает, ведь многие другие попытки спасти «Пресс» кончались ничем.

— Конечно.

Но я думаю: смогу ли я встретиться с этим лицом к лицу. Я не знаю, не могу сказать. Все, что произошло… Я хочу домой и готова начать плакать, но я не должна плакать — ни перед дядей Гаретом, ни в такой ситуации, ни после того, о чем я ему рассказала.

Раздается отдаленный хруст гравия, гудит машина.

— Наверное, это твое такси, — говорит дядя Гарет.

Мы встаем, я поворачиваюсь, чтобы поднять свои сумки, и провожу рукавом по глазам.

— Ох, дорогая, так грустно, что ты уезжаешь. Ты и Марк… Да… Он… Но неважно. Кто знает, что произойдет?

— И в самом деле — кто знает? Я все еще хочу, чтобы ты приехал погостить в Сиднее и погреться на солнышке. И на пирушку в честь моего дня рождения. Там есть много всего, что я хочу тебе показать.

— Посмотрим, — говорит он, и я знаю, что он думает о старости. — Bon voyage, дорогая Уна.

Летние каникулы в этом году как будто начались раньше, и на регистрации в Хитроу полно путешественников. Я лечу домой, где зима серая и холодная, но это ничего. А дом без Адама — он… он просто такой, каков есть.

Но я все равно кожей чувствую ноющую пустоту, которая ожидает меня.

Я выуживаю книжку из сумки.

— «Нам мало известно о детстве и воспитании Елизаветы, нам даже неизвестна точная дата ее рождения…» — читаю я и вздыхаю раздраженным вздохом ученого, у которого нет самых элементарных фактов.

— Такая скучная? — спрашивает за моим плечом Марк.

Я роняю книгу. Он подбирает ее и возвращает мне.

— Что ты тут делаешь? — интересуюсь я, приходя в себя.

— Мне позвонил Гарет. Я подумал, что если сумею добраться сюда, пока ты проходишь регистрацию, то смогу тебя найти. Он сказал: ты передала ему то… то, что я рассказал тебе.