Виктория Холт - Тайный брак

— Увидим, как все будет, — сказала я. — Но что бы ни произошло, помни — тебе не за что себя винить, Генрих. Ты не отвечаешь за все, что творится от твоего имени.

— Но… но я подписал бумагу!

— Только для вида. Ты не отвечаешь за их действия, — повторила я. — Не можешь отвечать.

— Но я король…

— О, как мне хотелось бы…

Я умолкла.

— Что хотелось, матушка?

Я взяла в руки его голову, смотрела ему в глаза и представляла себе, что мы находимся в Хатфилде и я вхожу с ним в детскую, где он видит своих единоутробных братьев… О, если бы я могла превратить этого испуганного, смущенного маленького короля в обыкновенного, свободного от недетских забот мальчика!..

Миновал еще один год, наступил январь следующего, а мы так никуда и не выезжали из Руана.

Я пребывала на грани отчаяния. Неужели наши дела — дела англичан — так плохи? А как там — в Англии, в Хатфилде, где мои дети?

— Я устала… устала от всего, Оуэн, — говорила я ему со слезами. — Хочу домой. К нашим детям… Когда же кончится этот кошмар?

Он обнимал меня, прижимал к своей широкой груди, пытался утешить.

— Скоро, уже скоро, — отвечал он. — На днях начинается суд над Девой. Она, несомненно, будет приговорена к смерти… И, когда умрет, у французов не останется никакой надежды на чудесное избавление. Они поймут, что Дева обманула их, и их воинственный пыл иссякнет. К ним вновь вернется прежняя неуверенность, они вновь начнут бояться и почитать герцога Бедфорда, своего лорда-протектора.

— А мой брат Шарль? — спрашивала я. — Ты забываешь, что он коронованный монарх?

— Он тоже станет таким же трусливым, как прежде. Если уже не стал… Вспомни, как ожидали французы, что он придет на помощь Деве, которая спасла Орлеан и возвела его на престол! Но он и пальцем не шевельнул!

О Шарль! Ленивый, покорный обстоятельствам Шарль… Неужели в тебе нет ни капли совести, стыда? Гордости? Ты даже не пытался помочь этой девушке — ни словом, ни делом. А ведь она превратила тебя… заставила сделаться королем — из жалкого существа, которого много лет полупрезрительно называли дофином… Ты же забыл ее, Шарль… король Франции… Предал ее…

Я запомнила его испуганным на всю жизнь мальчиком, в «Отеле де Сен-Поль», а потому знала, даже была уверена: он никому и никогда не придет на помощь.

Наступила весна. Ощущение чего-то рокового охватило меня. Чего-то, откуда нет выхода и бесполезно искать его.

Жизнь будто остановилась… Почему все они медлят? Решительно все — англичане, французы… Сам Господь Бог…

Каждый день приносил какие-то новости о Деве Иоанне. Ее дело передали из церковного суда в светский. Мне объяснили, что это такое.

Означало это то, что ей будет наконец вынесен приговор… тот, который церковь не решалась вынести тому, кому покровительствует само Небо… Я презирала их, этих трусов! Я безмерно стыдилась за своего брата, покинувшего в беде героическую девушку. Думаю, за это он будет проклят навеки.

Напряжение царило в самом воздухе. Все ожидали чего-то страшного, что должно наступить после смерти Девы, потому что ее уже обвинили в ереси и колдовстве и приговорили к сожжению.

Несчастное создание! Неужели не могли они пощадить ее, такую юную? Отправили бы обратно в родную деревню Домреми, к отцу, к ее коровам и овцам.

Они приговорили Жанну д'Арк к смерти, но как они все боятся ее! И священники, и судьи, и закаленные в битвах воины! Одна мысль, одно сомнение мучило их все время: что, если она и правда посланница Господа? Какова тогда будет их судьба? Какая расплата ждет тех, кто повинен в ее страшной смерти?..

Я втайне надеялась, что в самый последний момент какая-то неведомая сила вмешается и спасет ее, но этого не произошло.

Наступило тридцатое мая. Год 1431-й. В нашем замке и вокруг него стояла гнетущая, напряженная тишина. Казалось, решительно все думали о судьбе этой странной девушки, посланной или не посланной с Неба, но сумевшей изменить ход войны между двумя странами.

Как могла она совершить такое без содействия, без помощи свыше? Разве это возможно?

Мне никогда не забыть тот день.

Толпы заполонили улицы Руана, чтобы воочию увидеть муки Девы. Я узнала подробности казни от тех, кто наблюдал ее собственными глазами. Какое-то время все говорили только об этом, ни о чем другом.

В этот день мой сын Генрих попросил меня прийти к нему.

Мы сидели, взявшись за руки, я видела, как взволновало мальчика все свершившееся.

Он мало задавал вопросов, мало говорил. Просто сидел, сжимая мою руку, и я понимала, что он думает о ней. О Деве.

Вдруг его рука дрогнула, мне показалось, что он почувствовал, узнал тот миг, когда душа мученицы отлетела от ее тела.

В комнату вошел Трессарт, секретарь короля. Видимо, он не ожидал, что застанет нас вместе, и, пробормотав извинение, собрался уйти, но Генрих остановил его.

Судя по выражению лица Трессарта, я поняла: он находился там, на площади Старого Рынка, где состоялась казнь, он только что оттуда.

— Вы были?.. — спросил Генрих.

— Да, милорд.

— Видели?

Тот кивнул. Он не мог говорить.

— Расскажите мне, — сказал Генрих.

Трессарт закрыл лицо руками и продолжал молчать.

— Расскажите, Трессарт, — повторил юный король.

— Она… одно могу сказать… она храбро встретила смерть, милорд.

— Просила о чем-нибудь?

— Только чтобы в руки ей дали крест, с которым она войдет на эшафот в пламя костра. Какой-то англичанин соорудил его из двух палок и поднес ей.

— Я рад, что это сделал англичанин, — сказал мой сын. — Продолжайте, Трессарт.

— Кардинал Бофорт и даже епископ Бове прослезились, когда затрещал и разгорелся хворост. Кто-то из толпы взял церковный крест и держал его перед ней.

— Да упокоит Господь ее душу, — сказал Генрих.

— Один руанский священник, — продолжал Трессарт, — закричал со слезами: «О, как бы я хотел, чтобы моя душа поселилась там же, где ее!»

— Зачем они так сделали? — произнес мой сын.

В его голосе звучали замешательство, стыд, осуждение.

Трессарт замер как изваяние. Потом с трудом выговорил:

— Все кончено… Мы предали сожжению святую.

Позднее в тот же день Трессарт явился ко мне.

— Миледи, — сказал он, — король просит вас снова прийти к нему. Он в большом смятении. Я боюсь за него.

Я почти побежала к сыну и застала его бледным и взволнованным, с искаженным лицом.

Он попросил Трессарта оставить нас и бросился ко мне в объятия.

— Что с тобой, мой мальчик? — спросила я. — У тебя болит что-нибудь?

— Миледи… матушка… — отвечал он, прерывисто дыша. — Я не могу забыть… Его совершили… этот грех… от моего имени.

— Ты все еще думаешь о Деве?

— Она не выходит у меня из головы.

— Это трагично, Генрих, — сказала я, — но подобное уже происходило в разных странах. Время от времени. И продолжает происходить. Что же до твоей вины… То ее здесь нет.