Виктория Холт - Тайный брак

В дни рождественского поста мы въехали в Париж. В приветственных возгласах недостатка не было. Герцог сумел удержать контроль над столицей. Дома парижан были украшены разноцветными флагами. Зимний пронизывающий ветер не отпугнул людей, улицы заполнил народ, моего Генриха встречали с великим воодушевлением, когда тот ехал верхом на коне.

Эта картина вызвала во мне странные и противоречивые чувства, потому что я была почти убеждена, что среди тех парижан, кто оставался дома, и даже среди вышедших на улицы немало таких, кто считает моего брата Карла VII истинным королем Франции. Так отчего же они так радостно приветствуют его противника?! Кроме того, я особенно беспокоилась за безопасность сына, хотя нас и тщательно охраняли.

Он же, мой маленький король, принимал приветствия со спокойной милой улыбкой на детском лице, чем, несомненно, завоевал многие сердца, потому что люди видели в нем в первую очередь очаровательного ребенка, а не короля-завоевателя.

Рядом с Генрихом восседал на коне кардинал Бофорт, позднее он совершит обряд коронации в соборе Парижской богоматери.

Дни, проведенные в Париже, остались в моей памяти как неясный полузабытый сон. Город моей юности пробуждал томительные воспоминания — о сестрах, о братьях… двоих из них уже нет на этой земле… О добром безумном отце… о нелюбимой матери…

Она в Париже, и ей захотелось повидаться со мной. Я колебалась — мать осталась частью тех воспоминаний, которые мне хотелось бы стереть из памяти.

Жила она в «Отеле де Сен-Поль», том самом, куда в свое время мы, дети, были отправлены подальше от ее глаз и где пребывали в холоде, голоде, полунищете.

Но все же она оставалась моей матерью, и мне хотелось знать, какой она стала после стольких лет разлуки. Возможно, мы никогда больше не увидимся, наши пути не пересекутся.

Я отправилась к ней с небольшой свитой, чтобы не обращать на себя внимание на улицах Парижа.

Когда я очутилась в холодном, продуваемом ветрами зале, то прошлое встало передо мной так ясно, словно оно происходило вчера. Казалось, я слышу топоток окоченевших детских ног по гулким переходам; вижу коленнопреклоненную Мари с посиневшими от стужи руками… А вот внезапно отворяется дверь, и входит отец, всклокоченный, с безумным взором, он кричит, чтобы кто-нибудь помог ему, потому что он весь из стекла и может разбиться вдребезги.

Прошлое овладело мной…

Но вот и моя мать.

Как же она изменилась! Прожитая жизнь не могла не оставить на ней своих следов. Впрочем, ей уже за шестьдесят. Она сильно потолстела, хотя, как ни странно, что-то сладострастное по-прежнему ощущалось во всем ее облике. Волосы завиты по последней моде, лицо тщательно накрашено, однако ничто не могло укрыть морщины возле недоброго рта, мешки под холодными глазами… Увядание… Старение… Видно, она и сама жалеет себя, недовольна собой, своим видом, положением; желчна и раздражительна больше, чем когда-либо.

Она заключила меня в объятия, назвала по имени, прижала к своей пухлой, пахнущей ароматными снадобьями груди.

— Катрин, дитя мое… какой счастливый для меня день! О, какой незабвенный день! Рядом со мной моя дочь, королева Англии!.. Ах, сейчас так мало дней, которые стали бы для меня счастливыми.

— У вас не осталось друзей? — спросила я, чувствуя себя неловко, не зная, о чем говорить с этой женщиной.

— Люди так непостоянны, — ответила она. — А я… я теперь стара и одинока.

— Но друзья… у вас они были раньше. И ваш сын…

Она отмахнулась.

— Шарль никогда ко мне хорошо не относился.

— А вы к нему? — не удержалась я от вопроса и испугалась, что она обидится.

Но она даже не ответила. Она обладала способностью не слышать других. Говорила большей частью она одна. И в основном только о том, что интересно и важно для нее.

— Дети так неблагодарны, — сказала она. — Шарль сделался орудием в руках той женщины.

— Вы говорите о его жене?

— Жене! Моя дорогая, ты ничего не знаешь о том, что у нас творится. Его жена просто дурочка. Я имею в виду его тещу, Иоланду Арагонскую.

— Я кое-что слышала о ее влиянии на Шарля, — сказала я. — Считают, оно только ему на пользу. Потому что Иоланда сильная и умная женщина.

— Умная, когда дело касается ее выгоды. — И это говорила моя мать! — Что касается силы, то, ты же знаешь, она ни к чему, когда надо подчинить себе моего бесхарактерного сына. Единственное, чего добилась эта женщина, отвратила Шарля от собственной матери. И такой человек называет себя королем Франции!

— Но многие считают, что он имеет на это полное право, — сказала я.

Она с удивлением посмотрела на меня.

— Это говоришь ты?! Король Франции сейчас — наш дорогой маленький Генрих! Я не дождусь минуты, когда увижу французскую корону там, где ей надлежит быть — на его светлой головке!

— Но ведь Шарль ваш сын? — в свою очередь с удивлением и негодованием сказала я.

— Мой сын!.. — Она вульгарно прищелкнула пальцами. — Зато Генрих мой внук! А ты — его мать и моя драгоценная дочь! О, Катрин, ты всегда оставалась моей любимицей…

Не знаю, удалось ли мне скрыть отвращение, которое у меня вызвали эти лживые слова? Неужели она хотя бы на йоту верит в то, что говорит? Конечно, думает в первую очередь о себе и, несмотря на недавние успехи французских войск, не сомневается в конечной победе англичан, а потому остается на их стороне, действуя против собственного сына. Ее уверенность не поколебало появление Девы Иоанны.

Короткого разговора оказалось вполне достаточно, чтобы снова ощутить прежнюю неприязнь к матери. Впрочем, нет — к прежней прибавилась еще и новая.

— Как я мечтаю увидеть его коронацию! — повторяла она.

Надеюсь, этого не случится, подумала я, моя мать не будет приглашена на церемонию. Да и как бы отнеслись к этому парижане, появись у них на глазах женщина, которую они давно и стойко ненавидят.

В то же время, глядя на нее, слушая ее, я не могла отделаться от чувства жалости. Ей немало досталось в этой жизни. Четырнадцатилетней девочкой она попала в чужую страну к человеку, который ее обожал. Но он оказался больным — полусумасшедшим. Она рожала ему детей чуть не каждый год в течение почти одиннадцати лет. Она, безусловно, мечтала о высоком в юности — о настоящей любви, быть может, о душевном спокойствии… о сильной власти, наконец… И так ли уж справедливо обвинять ее во всех бедах, свалившихся на Францию? Не следую ли я, поступая так, за расхожим мнением большинства? А всегда ли они правы, эти многие?

— …Увидеть бы мне своего внука, пока я еще жива… — услыхала я слова матери. Тон у нее был просительный.

— Это решает герцог Бедфорд, — сказала я. — Он и кардинал Бофорт отвечают за его воспитание и распределяют время короля. К сожалению, не я.