Барбара Картленд - Чарующий вальс

Он долго сидел рядом, наслаждаясь покоем и нежностью, которые излучала Юлия. Она лечила его измученную душу, унося прочь все заботы, трудности и раздражение. Через некоторое время он поднялся, поцеловал ей руку. Он почувствовал, что ее губы, мягкие и теплые, потянулись к нему.

— Спокойной ночи, любовь моя, — прошептала графиня.

— Спокойной ночи, моя прелесть, любимая, моя! Желание вдруг вновь вспыхнуло в нем, едва она прикоснулась к нему, но разум был сильнее.

Он склонился к ней и нежно поцеловал грудь, прикрытую тонким кружевом. Не оглядываясь, он быстро вышел из комнаты.

Прикоснувшись головой к подушке, Клеменс почувствовал, что спокойные теплые волны сна охватывают его. Он отдал свой разум и тело этому убаюкивающему ритму и крепко уснул до следующего утра.

— Ричард Мэлтон… Я, кажется, слышал это имя.

— Неудивительно, ваша светлость. Я уже шесть дней жду вас, надеясь на встречу.

Князь Талейран пожал плечами.

— Но я так занят, молодой человек, и к тому же… популярен.

Он криво ухмыльнулся своими толстыми губами, и стали видны его гниющие темные зубы. Странно было смотреть на него в это солнечное утро в его огромной и богато убранной спальне. Он сидел в постели, два парикмахера занимались его прической, а слуга растирал больную ногу уксусом.

Во дворце Кауница всегда жили какие-то странные люди, но князь Талейран был самым оригинальным из всех. Его долгая дипломатическая карьера складывалась непросто. Сейчас он был в Вене в качестве министра нового французского короля Луи XVIII. С ним приехали повар, два камердинера, два лакея и собственный музыкант. С первых дней пребывания в Вене он превратил свои апартаменты в центр оппозиции. Он собирал вокруг себя всех недовольных, кормил и пойл их, блистал остроумием и поражал их своим дипломатическим искусством. Сейчас он неприязненно и высокомерно разглядывал высокого красивого англичанина маленькими глубоко посаженными глазами.

— Ну и что вы хотите от меня? — спросил он без всякого выражения.

— Должность в Париже, ваша светлость.

— И почему я должен дать ее вам?

— Мой отец, лорд Джон Мэлтон, которого вы, может быть, помните, много лет служил в посольстве в Париже. Однажды вы навещали в Лондоне моего покойного дядю — третьего маркиза Гленкаррона.

— Да-да, я помню, помню обоих. Ваш отец умер?

— Он умер пять лет назад, — ответил Ричард. — И прошло почти пятнадцать лет с тех пор, как он был в Париже, но я уверен, что многие помнят его.

— К сожалению, у людей короткая память, — уклончиво произнес князь. — А почему вы хотите именно в Париж?

— Я не могу вернуться в Англию.

Талейран удивленно поднял брови.

— На самом деле? Вас выслали?

— Да, ваша светлость.

— За что?

— Дуэль, ваша светлость.

Князь сцепил пальцы.

— Где вы остановились в Вене?

— В Хофбурге. Я гость его императорского величества российского царя.

— Значит, вы поселились в его лагере?

— Царь был добр ко мне, мы подружились. Но меня не интересует конгресс и его отношение к нему, — твердо сказал Ричард.

— Но если царь покровительствует вам здесь, он, может быть, предложит вам пост в Санкт-Петербурге?

— Я бы предпочел Париж, ваше превосходительство.

— Многие хотят туда, — заметил Талейран, — но Париж уже переполнен. Боюсь, молодой человек, ничем не смогу вам помочь.

Ричард откланялся. Еще только увидев это холодное непроницаемое лицо, он знал, что Талейран откажет ему. Да, собственно, чего можно было ожидать от человека, предавшего всех, кому служил раньше. С какой стати он будет добрым к Ричарду, какая ему от него выгода?

Ричард мог бы напомнить Талейрану о том, как его отец, Джон Мэлтон, спас его в самую критическую минуту его карьеры, но сдержался. Не зря же князь сказал, что у людей короткая память.

Он вышел в приемную и огляделся. Посетители ожидали аудиенции, придав лицам равнодушное, скучающее выражение, с каким и сам Ричард просидел здесь целую неделю. Когда он проходил мимо, один из них поднялся и вместе с Ричардом пошел вниз по широкой мраморной лестнице.

— Удачно?

Это был мужчина средних лет с обветренным лицом, видимо военный, для которого настали трудные времена.

— Нет, — горько ответил Ричард.

— Неудивительно. Талейрану проще перерезать собственное горло, чем сказать человеку хоть одно доброе слово. Однажды я слышал, как Наполеон Бонапарт в присутствии всего двора назвал его куском дерьма в шелковых чулках. Он был прав, а князь не изменился.

Идя домой, Ричард посмеялся над таким определением, но утешительного в этом было мало. Хотя и глупо было надеяться, что Талейран из чувства признательности отцу поможет ему, но попытку получить какую-нибудь, пусть незначительную, должность, нужно было сделать. Даже небольшая, плохо оплачиваемая, она позволила бы ему просить руки Вайды. А что он может предложить ей, сейчас — без видов на будущее, не имея ни малейшей возможности постоянного заработка?

После пожара Ричард, оставив Хофбург, переехал жить к баронессе Валузеи, и каждый вечер они втроем обсуждали их будущее, строили планы, но всякий раз приходили к одному и тому же выводу — одной любовью сыт не будешь.

Тогда-то Ричард и подумал о князе Талейране и рассказал баронессе и Ванде о своих намерениях; с высокими надеждами и оптимизмом он отправился во дворец Кауница. Однако, проводя день за днем в ожидании аудиенции и наблюдая за толпой разочарованных посетителей, он понял, что надежды его тщетны. Теперь, после стольких дней ожидания, оказалось, что он не продвинулся ни на шаг в своих чаяниях на удачу, и откровенно рассказал об этом Ванде и баронессе.

— Но мы любим друг друга! — в сотый раз повторяла Ванда.

— Пойми, девочка, любовью не накормить голодного, ею не разожжешь камин и на нее не купишь мужу новое платье взамен изношенного, — убеждала баронесса.

— Так что же нам делать?! — воскликнула Ванда.

Отчаяние на ее милом лице, ее дрожащие губы, слезы в ее синих, глазах — Ричард не мог этого вынести, он пытался придать себе уверенность, которой на самом деле не чувствовал.

— Я что-нибудь придумаю, — обещал он. — Верь мне! Как просто было убедить ее в том, что все образуется! Опять сияли ее огромные глаза, нежный румянец появлялся на щеках… А Ричард продолжал мучаться, искать хоть какую-нибудь зацепку, чтобы спасти их будущее.

Как странно было все в Вене… Звучала музыка, сверкали драгоценности, а что было за этим? Он слышал разговоры баронессы и ее приятельниц о том, что некоторые потратили последние деньги, лишь бы появиться здесь, напомнить о себе. Они блистали на банкетах и приемах, а возвращались спать на заброшенный чердак и голодали до следующего званого обеда. И теперь, размышляя о собственном бедственном положении, он поверил в это, да и многое другое стало для него отчетливо ясно.