Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

«Да кончится ли это когда-нибудь? – думала Екатерина, всеми забытая и заброшенная, а слезы тихонько стекали по ее щекам и мочили комковатую, неудобную подушку. – Кончится ли?!»

Постепенно она успокоилась и попыталась расстаться с неприятными воспоминаниями. Одним из этих воспоминаний, как ни странно, был Сергей Салтыков.

Вернее, он стал этим воспоминанием.

Вот уж кто обрадовался, когда завершился этот роман Екатерины, так это Прасковья! Конечно, Салтыков был хорош собой и сослужил службу русскому государству немалую, потрудившись для рождения наследного царевича Павла Петровича (не его вина, что дело пришлось подменой заканчивать!), однако человек он был легкомысленный и исчислял свою доблесть количеством одержанных над дамами побед.

Конечно, Прасковья очень жалела Като – так она звала подругу, – которая сокрушалась сердцем из-за такого откровенного изменщика. И решила открыть ей глаза. Фрейлина Румянцева проследила, где Сереженька обычно назначает свидания графине Марье Измайловой, одной из дам своего широкого и глубокого сердца, – и, словно невзначай, провела туда Екатерину прогуляться. Подруги оказались рядом как раз вовремя, чтобы сделаться свидетельницами свидания. И Екатерина услышала те же слова, которые некогда были сказаны ей. И увидела те же обольстительные взгляды, те же объятия и те же поцелуи. Салтыкову, чудилось, не было никакой разницы, кого обнимать и целовать…

Прасковья с любопытством посматривала на великую княгиню. Ей давно хотелось узнать, ревнива ли будущая императрица, жестокосердна ли, мстительна ли. То есть кое-что о характере Екатерины Прасковья уже знала, но еще не все точки над «i» были расставлены.

Что и говорить, чело Екатерины омрачилось. Она вздохнула, губы искривились, и Прасковья замерла, ожидая услышать или горестные стенания (значит, слаба сердцем будущая государыня, горько же ей в жизни придется!), или гневный вопль (значит, жестока, и, стало быть, горько придется тем, кто рядом с ней), однако по губам Екатерины пробежала печальная усмешка, а потом Като сказала, взяв подругу под руку:

– Скушно мне, Прасковья. Развлеки меня!

Именно в то мгновение Прасковья Александровна и поняла, сколь сильную личность видит перед собой, именно тогда прониклась она к Екатерине горячей преданностью и дала слово никогда, ни в чем, ни за что ей не изменить.

Слово-то она дала, но… Впрочем, не стоит забегать вперед.

– Развлечь тебя, Като? – расцвела Прасковья в улыбке. – Да изволь! Нынче же вечером, коли велишь!

Тем же вечером из спальни великой княгини тайно выскользнули две фигуры – в мужских костюмах, однако слишком узкоплечие и широкобедрые для того, чтобы принадлежать к мужчинам, – и прокрались через сад к тайной калиточке, возле которой их ожидала невзрачная карета.

Кучер фамильярно приподнял шляпу:

– Наше вам, дорогие дамы! Извольте садиться, домчу с ветерком!

Если бы рядом случился человек, знакомый с придворным кругом, он непременно сказал бы, что голос принадлежит Льву Нарышкину… а впрочем, поскольку лицо кучера было закрыто маской, а волосы – париком, ничего утверждать наверняка было невозможно. Кстати, лица седоков были тоже закрыты масками, поэтому оставалось загадкой, как и почему кучер назвал их дамами.

Карета промчалась по темным, сонным улицам Санкт-Петербурга и остановилась около дома гофмаршала Александра Александровича Нарышкина, кузена веселого Левушки. Александр Нарышкин был женат на Анне Никитичне, урожденной графине Румянцевой, близкой родственнице Прасковьи. В Санкт-Петербурге ходили слухи, что дом Нарышкина для гостей всегда открыт – впрочем, как и его супружеское ложе…

У Нарышкина частенько собирались сестры гофмаршала, Марья и Наталья, – две веселые искательницы любовных приключений. Они всегда приводили с собой какого-нибудь интересного молодого человека, который желал взять несколько уроков в галантном обращении с дамами на балу, в беседе или же в постели. Хорошенькие сестрички никому и никогда не отказывали, и таким образом чуть не весь молодой Петербург перебывал в числе их учеников.

Нынче здесь оказался граф Станислав Понятовский, недавно приехавший из Варшавы.

Кучер, снявши маску, и впрямь оказался Львом Нарышкиным, однако гости – вернее, гостьи – предпочли сохранить инкогнито и остались в масках. Любезная хозяйка называла их «дорогие иноземки», и даже если у нее и возникли какие-то мысли о том, кто пожаловал в ее гостеприимный дом, она держала эти мысли при себе.

Левушка веселился, называл Понятовского английским шпионом (ведь тот служил в ту пору секретарем английского посольства), обещался непременно донести государыне о его враждебной деятельности, а между тем «шпион» мало внимания обращал на его болтовню, потому что увлекся переглядками с одной из приезжих «иноземок».

Подали вина, начались совсем уж веселые и фривольные разговоры… И как-то так получилось, что Понятовский и неизвестная гостья сначала сели рядышком, а потом прошли посмотреть, что за мебель стоит в соседней комнате, каковы мягки там кушетки да диваны.

Вторая дама проводила их завистливым взором, который не остался не замеченным хозяйкой.

– Что-то ты невесела, Прасковьюшка? – ласково промолвила Анна Никитична Нарышкина. – Неохота замуж, да?

– Ой, неохота, – тяжело вздохнула та, снимая маску и впрямь оказываясь не кем иной, как Прасковьей Румянцевой. – Жарко в личине, передохну. Налей мне вина, Аннушка, посоветуй, как быть. Сама знаешь, кого мне сватают.

– Слышала, слышала, – кивнула Анна Никитична. – Ну что ж, Брюсы – род хороший, у императрицы на добром счету, да и жених твой, Яков Александрович, богат, собой пригож, молод…

– Моложе меня! – скривила губки Прасковья. – На три года моложе! Мне двадцать два. Ему девятнадцать. Был бы хоть ровесник, а то мальчишка! Мне по нраву мужчины значительные, умудренные летами и опытом.

– Ничего, ты переменишься! – засмеялась ее родственница. – Поверь мне, еще оценишь молодость и пылкость, настанет время, когда тебе не то что три – двадцать три года разницы покажутся сущим пустяком! А Брюс тебе в самый раз. Беда в том, что он простоват, мужиковат, умом не слишком крепок…

– Да разве ж это беда? – пожала плечами Прасковья. – Кто сказал, будто муж умен должен быть?! Небось дураком управлять проще. Пожалуй, ты права: пойду за Якова Александровича! Он ведь еще чем хорош? Вояка! Постоянно в полку. Что может быть лучше супруга, которого дома днем с огнем не сыщешь? Так и быть, скажу маменьке, согласна, мол. Потом быстренько рожу Брюсу сына или дочку – да и с плеч долой! Снова стану жить в свое удовольствие!

Сказано – сделано! Вскоре была сыграна свадьба Якова Брюса и Прасковьи Румянцевой. Великая княгиня Екатерина Алексеевна прислала дорогой подруге богатые подарки и почтила свадьбу своим присутствием, однако ж сильно по отсутствию Румянцевой во дворце не печалилась: после той достопамятной встречи начался ее бурный роман с обворожительным поляком Станиславом Понятовским, и роман этот на долгое время поглотил ее целиком и полностью.