Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины

Даша вытаращила глаза. Услышанное просто не умещалось в голове.

– Так значит, граф Бобринский еще и сын… он сын…

– Да, сын! – со значением проговорила Марья. – Дитя светлое, доброе было, вырос человеком хорошим, а все же как увижу его, так о позоре своей семьи сразу вспоминаю. Понимаю, сейчас снова спросишь, что да как, ну так скажу раньше: мой отец дом поджег, когда она рожала втайне, поджег, чтобы людей и мужа от нее отвлечь. Ей тогда графиня Брюс пособляла, вернейшая во всем потатчица. Она меня взяла во фрейлины, чтобы отца отблагодарить, брат с графом Алексеем за границу ездил, когда тот учился там еще мальчиком. Она семье нашей благодарна, она благодарить умеет, а того не ведает, что для меня это – позор, ее благодарность принимать за такие труды. Ах, кабы моя воля, кабы силы мои – ушла бы я в монастырь, грехи семьи замаливать!

– В монастырь! – Даша так ужаснулась при этом слове, что голос ее на хрип сорвался.

– А что такого? – пожала плечами Марья. – Вяземская ушла же, верней, сбежала, а с ней еще и Сонина и Саломиева. Мы с этой Вяземской вместе в Смольном учились, вместе ко двору были взяты. Но она тяготилась всем до невозможности. И вот однажды, в Царском Селе, на берегу пруда вдруг нашли платья Вяземской, Сониной и Саломиевой. Все в ужасе были: неужто утопли девицы?! Обшарили пруд, но тел не сыскали. Стали подозревать их побег. Так и вышло. Они, одевшись крестьянками, бежали, начали странствовать. Девицы другие вскоре явились к родным, в ножки кинулись, их-де Вяземская с пути сбила, они назад хотят. Но, конечно, более их ко двору не допустили. Было дано приказание по разным дорогам задержать Вяземскую. И когда она, переодевшись в крестьянское платье, пробиралась в Москву, на перевозе через реку была узнана исправником и возвращена в столицу. Императрица приняла ее ласково, стала выспрашивать, что да как, но, уверившись в твердой решимости Вяземской посвятить себя служению Богу, дозволила той вступить в монастырь по желанию и, отпуская от себя, подарила иноческое платье большой цены… Видно, надеялась, что Господь за грехи простит.

– Да чем же Вяземская нагрешить успела, что ее Господь должен прощать? – удивилась Даша.

Марья снова посмотрела с сожалением:

– Да не Вяземскую прощать… ее ! Государыню… Ей бы и самой уже пора клобуком покрыться, сыну престол оставив. Но нет, держится за свой трон! И святостью кичится, и в то же время не погнушается поиздеваться над верою. Знаешь, что было? Явились к ней святые отцы с просьбою: царь-де батюшка Петр Великий колокола на пушки изволил перелить, а когда их снимал, то обещал вскорости вернуть, да так и не вернул. Не поспособствует ли в этом деле государыня? На это наша-то полюбопытствовала, обращались ли с этой просьбой к самому Петру I? «Да, – ответили ей, – и даже петиция оная с тех времен у нас сохранилась». Императрица пожелала на нее взглянуть и увидела, кроме прочего, резолюцию, на ней начертанную: «А х… вам моего не надо?» И подпись: «Петр I». После чего попросила подать ей перо, чернила и начертала: «А я же, как женщина, даже этого предложить не могу».

Даша хихикнула было, совсем готовая закатиться смехом, однако увидела гневное выражение лица Марьи – и сделала вид, будто подавилась возмущенным восклицанием.

– Ах, грехов на ней больше, чем блох на барбоске, и они, совершенно так же, как блохи, перескакивают на того, кто с ней рядом, – с горечью проговорила Марья. – Побудешь тут – и сама начнешь грешить, вот увидишь.

– Слушай, – прошептала Даша тревожно, – ты такое говоришь… Это ж крамола! А ты не боишься меня? Не боишься, что я, ну…

– Наябедничаешь? – хмыкнула Марья. – Донесешь? Да и ладно. Меня все равно не тронут, а ты в два счета из дворца вылетишь. Ты ж не хочешь обратно к тетке? Она тебе письма к светлейшему вовек не простит, со свету сживет!

– Да нет, у меня и в мыслях нет, я просто спросила, – смешалась Даша. – А что, было уже такое, чтоб ты перед государыней провинилась, а она тебя простила?

Марья опустила голову, вздохнула.

– Сама не знаю, почему от тебя скрыть ничего не могу, – пробормотала угрюмо. – Чую в тебе что-то такое… может, потому и болтаю не в меру. А впрочем, ты об этой истории все равно узнаешь. Я была влюблена…

– Влюблена! – радостно воскликнула Даша. Все прочее было ей занятно лишь постольку, поскольку открывало тайны ее новой жизни, а сейчас сердце так и забилось. Мелькнуло перед глазами мужское лицо – самое красивое из всех, виденных прежде… Впрочем, не столь уж много этих лиц она видела! И все же ей казалось, что подобного ему нет на свете. Сегодня она встретила его впервые. Но теперь, когда она оказалась при дворе, наверное, будет видеть часто? И, кто знает, может быть, и он взглянет на нее благосклонно? Коли шел он вслед за императрицей, наверное, кто-то из ее адъютантов… ах, какая была бы блестящая партия для княжны Черкасской, фрейлины государыни! Но сейчас о ее мечтах никто не должен знать, даже Шкурина. Можно сглазить, если болтать много!

– Влюблена! А в кого, скажешь?

– Да! – вскинула голову Марья. – В великого князя Павла Петровича.

– Ой! – Даша так и замерла – руки врозь, рот полуоткрыт. Влюбиться в наследника престола! – А он в тебя был влюблен?!

И тут же спохватилась: да разве мыслимо, чтобы великий князь обратил внимание на какую-то фрейлину? А впрочем, сама она на кого нынче загляделась? Разве он ниже по чину великого князя? Он стоял позади государыни, отрешенно взирал вокруг, словно свысока, смотрел на весь этот переполох, который учинила княгиня Черкасская, и был непомерно далеко и высоко, словно божество. У Даши вдруг незнакомо сжалось сердце. Жаркое, ледяное, страшное, манящее, простое, величественное слово «любовь» пронеслось пред ней, словно дикая птица, задев по лицу краем крыла.

Любовь! Ах нет! Страшно!

Между тем Марья слабо улыбнулась:

– Он ко мне… снисходил. Улыбкой, словами, прогулкой в парке, добрым словом… я не в пору в него влюбилась! Тогда сюда приехала его первая невеста, принцесса Вильгельмина, после крещения Наталья Алексеевна, он ее всем сердцем полюбил. Она же… Ах, как у меня душа болела за него!

– А что было, что? – жадно спросила Даша.

– Не могу про это говорить, – угрюмо сказала Марья. – Потом узнаешь когда-нибудь. Она умерла, царство небесное. Земля пухом, хоть не заслуживает она слова доброго. На ее место прибыла Марья Федоровна… ангел, чистый ангел! Ты ее еще узнаешь. Какова была бы императрица, всем подданным пример благонравия и благочестия являла бы! Но нет, место занято. И невесть сколько ждать еще, когда их черед царствовать придет.

И снова холодок прошел у Даши по спине от смелости, вернее, безрассудства речей новой подруги. Видимо, эти мысли отразились на ее лице, потому что Марья проницательно взглянула ей в глаза и усмехнулась. Сколько опыта и горечи было в этой усмешке!