Констанс Йорк - Воскреснуть и любить

Я остаюсь в Кейвтауне, сказала она. Знаю, что умру здесь. Всегда знала.

И она верила в это. Вера в то, что ей суждено погибнуть насильственной смертью и что случится это скорее рано, чем поздно, диктовала все ее поведение.

Потому-то она с таким наслаждением и пользовалась каждой секундой отпущенной ей жизни. Этого нельзя было отрицать. О том же свидетельствовало и ее имущество. Здесь не было нейтральных тонов. Каждый предмет был вызывающе ярким. Цвета, материалы, запахи были настолько экзотическими, словно хозяин квартиры перенесся на другой континент, где рынки разбиты прямо на улицах, а самая простая еда сопровождается тысячью приправ.

И тут его обуял неизвестно откуда пришедший гнев на того, кто посмел угрожать смертью человеку, который жил такой полной жизнью, который не боялся самого черта и на ходу совершал маленькие чудеса. Кэрол Уилфред… нет, Кэрол Хэкворт была женщиной огромной дерзости и редкого цинизма. Она была уверена в своей правоте даже тогда, когда речь шла о вещах, о которых она и понятия не имела. Она выслушивала все, не соглашалась почти ни с чем и не высказывала ни малейшего почтения ни к традициям, ни к благочестию.

Но она ловила каждую секунду и выжимала ее досуха, извлекала красоту из всего, что ей попадалось, и щедро делилась ею с окружающими.

И заботилась. Обо всем. Обо всем. Больше, чем могла себе представить. Больше, чем думала. Заботилась настолько, что вступила в фиктивный брак, лишь бы продолжать раскрывать щедрые, жаркие объятия тому миру, которого чаще всего никто не замечал.

Энтони подошел к окну и украдкой заглянул в спальню. Наступил вечер, а Кэрол все спала в той же позе, в какой легла. Должно быть, сильно измучилась. Она попросила выписать ее из больницы за день до срока, назначенного врачом, и потребовала отвезти ее на старую квартиру, чтобы определить размер ущерба и отобрать все, что можно.

Далее она ходила по комнатам, держа на руках соседскую малышку. Глаза ее были сухими. Но было видно, что пережитое оказало на нее неизгладимое впечатление.

Она спала. Ее волосы разметались по подушкам, словно добавляя им мягкости. Сердце Энтони сжималось при виде ее синяков, но что такое синяки? Они пройдут. Интересно было следить за спящей девушкой. Во сне ее лицо казалось более мягким, более беззащитным, более детским. Необычное лицо, которое бросалось в глаза, когда она бодрствовала, теперь едва ли кто-нибудь назвал бы красивым. Очевидно, его делали прекрасным редкая выразительность черт и ясная голубизна глаз, ставившие Кэрол намного выше тех красивых женщин, которых доводилось видеть Хэкворту.

Ему хотелось потрогать ее волосы.

Энтони не знал, откуда пришла мысль, побудившая его войти в комнату и встать у изголовья кровати. Рука сама потянулась к спутанным кудрям спящей, и Хэкворт еле удержал ее. Девушка была слишком далеко. И он был слишком далеко. Тысячи пустынных миль разделяли их.

И в эту минуту комнату осветила вспышка яркого света небесной лазури. Кэрол подняла веки.

— Пришли заявить свои супружеские права?

Ему захотелось задушить ее. Энтони сунул руки в карманы.

— Я пришел позвать вас обедать [8] В США, Англии и других странах принято называть обедом вечернюю трапезу; дневная еда называется «ленч». . Должно быть, вы умираете с голоду.

Она села с таким воинственным видом, что мужчина попятился, чтобы освободить ей пространство.

— Проклятие! Только еда. Никакого секса.

— Я еще ничего не приготовил. Не знаю, что вы любите.

— Я все люблю. Вы говорили про обед?

— Уже семь часов. Вечера.

— А что у вас есть?

— Всякие замороженные продукты. Можете выбрать сами.

— Только через мой труп! Что еще у вас имеется? — Кэрол слегка улыбнулась, глядя на его вытянувшееся лицо. — Энтони, вы умеете готовить?

Конечно, он не умел. Готовка отняла бы время, нужное для более важных дел. Он покачал головой.

Ее улыбка становилась шире.

— Ну что ж, зато я умею. Вам крупно повезло. Пойду в магазин.

— Никуда вы не пойдете.

Она недобро прищурилась.

— Я, что, в тюрьме?

— Если хотите, да.

— По-вашему, я не могу сама сходить за покупками?

— Вы можете делать все, что хотите. Вы знаете это. Но я тоже могу делать все, что хочу.

— Иными словами, теперь я буду иметь постоянного спутника?

— Либо это, либо уж лучше вам сразу надеть на шею мишень.

Она надула губы.

— Мне не нравится жить в клетке.

— Не сомневаюсь.

— У вас должно быть что-нибудь съедобное.

— Давайте посмотрим.

Он следил за тем, как Кэрол встает. Она потянулась, будто кошка, — естественно, непринужденно, но вдруг опустила руки и поморщилась. Тонкий зеленый свитер туго обтягивал ее грудь. У Энтони пересохло во рту.

Он последовал за ней в крошечную кухню, осторожно обходя коробки с одеждой, парфюмерией, книгами и каким-то нехитрым скарбом. Ее стереомагнитофон был сломан, но катушки с пленками, остававшиеся в шкафу, выглядели как ни в чем не бывало. Кроме того, удалось спасти часть мебели — резной туалетный столик из Африки и расписной буфет, краска на котором пошла пузырями. При взгляде на него Энтони вспомнилось искусство первых поселенцев Новой Англии.

— Завтра я все приведу в порядок, — пообещала она. — Конечно, если у вас найдется для этого место.

— Не у меня, а у вас. Теперь это ваша квартира.

— И вас не волнует, во что я ее превращу?

Он пожал плечами.

— Просто дело в том, что здесь проводятся занятия воскресной школы.

Ее ответ был едва слышен.

— Когда я займусь вашей квартирой, дети будут приходить сюда с гораздо большим удовольствием.

Добравшись до кухни, Кэрол принялась осматривать утварь. Хозяин стоял в сторонке и следил за ней, размышляя, что лучше: оставить ее одну или предложить свою помощь. В результате он не сделал ни того ни другого, но просто молча глазел на нее, занимая внушительную часть кухонного пространства.

— Энтони, а в чем же готовить? Разве ваша жена никогда не варила обед?

Нет, Клементина готовила. Добротный, классический американский стол с четырьмя видами блюд и непременной зеленью. Он помнил, что каждое кушанье, приготовленное женой, было украшено листиками петрушки. Ее отец однажды решил подшутить над дочерью и принес в подарок полдюжины горшочков с петрушкой, предложив выращивать ее на подоконнике. Она же приняла шутку за чистую монету, и вскоре петрушка разрослась.

— После ее смерти я раздал большинство вещей, — сказал Хэкворт.

Кэрол подняла глаза. На лоб Энтони упала прядь черных волос. Этот сильный человек боялся показаться сентиментальным.

— Очень опрометчиво, вы не находите?

— Они мне были ни к чему.

— Что ж, по крайней мере осталась кастрюля. И половник. И горшок. Один горшок, а, Энтони? Вы смешиваете вместе первое и второе? Не обращайте внимания, я помню, что вы не умеете готовить. Правда, мне трудно понять почему.