Элоиза Джеймс - Настоящая англичанка

Гил отбросил волосы с глаз, пока она рассматривала его.

— Ты очень красив, — сказала она, боясь услышать хрипоту в собственном голосе.

— Ты это говоришь как королева или как Эмили? — спросил он, улыбаясь.

— A woman would walk a mile for a touch of that nether lip [24] Неточная цитата из трагедии У. Шекспира «Отелло»: в оригинале «i know a lady in Venice would have walked barefoot to Palestine for a touch of his nether lip.», что переводится «Я знаю в Венеции одну даму, которая босиком пошла бы в Палестину, лишь бы прикоснуться к его нижней губе». , — мечтательно произнесла Эмма.

— Ш-ш-ш, — сказал он, и в голосе его был смех, — Ты перепутала пьесу. Отелло, и в таком печальном контексте.

— Титания не прошла бы и ярда ради прикосновения мужских губ, — сказала она, сдвигая рамы с розовым шёлком так, что они стали преградой между ними.

— Может быть, и нет, — ответил ей Гил в изумлении, и она увидела, как слова замерли у него на устах. Потому что она подняла парчовую юбку и выставила ногу, медленно скатывая с неё шёлковый чулок. Это был прелестный чулок из самого мягкого, как паутинка, шёлка.

Керр издал горлом придушенное рычание. Эмма сняла чулок, вытянула пальчики и залюбовалась на мгновение своей ногой . Она всегда считала ноги самой привлекательной частью своего тела.

Эмма взглянула на Гила. Было ясно, что он считал точно так же. Она одарила его маленькой загадочной улыбкой.

— Эмили! — проговорил он. — Прекрати это делать. Это бессмысленно.

В ответ она забралась под нижние юбки и освободила второй чулок от подвязки. Чуть позже этот чулок соскользнул со стройной ноги, и она швырнула его через плечо.

— Я настаиваю на том, чтобы ты не раздевалась на сцене, — сказал он, но Эмма не обращала на него внимания. Мужчине полезно знать заранее, что бывают такие времена, когда ему могут — может быть — повиноваться, а бывают и иные, когда он должен знать своё место.

— Я не раздеваюсь, — возразила она, бросая ему живой озорной взгляд. — Я перегрелась.

— Перегрелась!

Минутным делом оказалось расшнуровать её тугой корсаж и сбросить его с плеч, сдвигая его широкие рукава вниз по рукам. Керр издал ещё один звук, словно дикий зверь во мраке, когда её корсаж упал на пол. Разумеется, ей не следовало бы так говорить, но её груди выглядят просто изумительно . Маленький корсет был того рода, что стремятся к созданию невесомости, а не к ограничениям, и она пренебрегла панталонами… Это было восхитительное и странное ощущение.

Она снова встряхнула волосами, они разметались по плечам как прикосновение пламени. Медленный огонь разгорался у неё в животе.

— Лорд Керр, — позвала Эмма, — я не могу снять юбки без некоторой помощи. Это платье состоит из двух частей, как Вы видите.

Она посмотрела на него. Гил прислонился к экрану из розового шёлка, тихо смеясь. Она прищурилась. Он не должен был смеяться над ней. Предполагалось, что он будет охвачен вожделением, доведён до пределов самоконтроля и превратится в сатира. Или в кого-то наподобие того.

— Я говорил тебе, что начинаю чувствовать всё большую и большую симпатию к этому почтенному бюргеру, твоему будущему супругу? — спросил Керр.

Эмма начала крутить юбки сзади наперёд, чтобы иметь возможность расстегнуть все эти крошечные пуговки самой. Поскольку Гил не находился в состоянии опьянения — и очевидно, не будет напиваться впредь — она собиралась положиться на то, что вид большого количества обнажённой женской плоти приведёт его в более сговорчивое настроение.

Едва она стала расстёгивать маленькие пуговки, удерживавшие её юбки, как Гил разгадал её намерение. Теперь в его голосе звучала отчётливая нотка предупреждения.

— Я снова должен тебя просить. Пожалуйста, не раздевайся на сцене театра Гайд-парка.

— Почему нет? — спросила она. — Я, естественно, надеялась на то, что мы будем в «Грийоне».

У меня слабость к накрахмаленным простыням, но женщина должна быть готова к неожиданным удовольствиям, если они случаются.

Что-то в положении его подбородка навело Эмму на мысль о том, что, возможно, деревенские женщины недооценили силу воли графа, когда говорили о голых женщинах. Однако сейчас она зашла слишком далеко, чтобы останавливаться. Она расстегнула последнюю пуговку, и её тяжёлые, расшитые драгоценными камнями юбки со свистом упали на пол, захватив с собой нижние юбки.

Теперь на ней не было ничего, кроме маленького корсета на китовом усе, искусно сделанного предмета нижнего белья, который высоко вздымал грудь, тесно сжимая живот. Она медленно подняла голову, чтобы посмотреть на Гила, чувствуя, как волосы скользят вниз по её обнаженной спине.

Его чёрные глаза были наполовину прикрыты веками, челюсти сжаты. Он стоял там так, словно она была цирковой диковинкой, случайно встретившейся ему — голая женщина на сцене, ещё одна француженка из сотен таких же. Похоже, ничего не выйдет . Эмме следует нагнуться, подобрать эти тяжёлые юбки и натянуть их, чтобы не встречаться больше с его незаинтересованным взглядом. Было необыкновенно стыдно. Хуже всякого унижения.

Но Эмма была женщиной, в чьих жилах течёт кровь Тюдоров, с достаточно сильным характером, чтобы не позволить себе впасть в уныние из-за пренебрежения, проявленного её женихом . Она Эмма. Она рисует декорации. У неё изысканная одежда. Она могла бы выбрать любого из тех очарованных ею губошлёпов-юнцов на маскараде и выйти замуж в течение двенадцати минут, не важно, будь ей двадцать четыре или тридцать четыре года.

Тяжесть в груди немного уменьшилась. В конце концов, в театре тепло и газовые лампы представляют её в выгодном свете. Она обнажённая Королева Титания, вот и всё .

Однако разочарование продолжало разъедать ей сердце, смешиваясь с чувством обиды. Возможно, он стал евнухом. Может быть, те полгода в Париже истощили его силы.

Она снова поглядела на Гила. Он смотрел сердито, и челюсти были сжаты так плотно, что он выглядел как ночной сторож в ожидании вора, спускающегося по лестнице.

— Будь оно всё проклято, — прорычал он, и его голос был глухим от… ярости? Возмущения? Чего-то другого?

Эмма улыбнулась ему. Это была не одна из тех широких, страстных «ах-я-француженка» улыбок, но улыбка с долей радости в ней, приглашения, тайны и смеха.

— Проклятие, — повторил Керр.

— Ты много сквернословишь, — заметила она, скрещивая ноги и притворяясь, будто бьёт носком в пол. Она не привыкла быть голой, в конце концов. Конечно, она не полностью голая. На ней корсет и маска . Но она болезненно осознавала, что рыжие завитки выглядывают прямо из-под фестончатого низа её корсета.

— Я консервативный мужчина, — сказал Гил. — Трезвый мужчина.