Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

— С удовольствием приду и буду помогать вам, доктор, — сказала она. — Я умею делать перевязки и не гнушаюсь черной работы.

Будущая деятельность вдохновила Марию, щеки ее порозовели, и она стала еще красивее.

Такой ее и увидел вошедший Гонсало. Следующий его взгляд был на искрящуюся жизнью гибкую пышноволосую Викторию. «Боже мой! Да они настоящие красавицы! — отдал он должное барышням Оласабль. — Интересно, какую из них предназначают мне?»

Гонсало уже не жалел, что выпустил из своих объятий Маргариту. В любовной горячке он совсем было забыл о званом вечере, но насытившись ласками, вспомнил. И теперь был рад, что успел, не опоздал, избежал нежелательной стычки с отцом. Глаза у Гонсало радостно заискрились, с обворожительной улыбкой он уже кланялся дону Мануэлю, ссылаясь на дела, на бесчисленное множество дел, которые, к несчастью, задержали его. Дон Мануэль представил его жене, дочерям. Гонсало почтительно поклонился.

Дон Федерико, вздохнув с облегчением, увел сына и дона Мануэля к себе в кабинет выпить по бокалу вина.

— После знакомства с вашей дочерью Марией, — обращаясь к Мануэлю, начал Гонсало, едва за ними закрылась дверь кабинета, — я понимаю, какую вы оказали мне честь, когда подумали обо мне и моем семействе и сделали нам такое лестное предложение. Я не только покорно принимаю все условия, которые вы уже обговорили с моим отцом, но и от чистого сердца прошу руки вашей дочери. Уверяю вас, она будет счастлива со мной, и я с ней буду счастливейшим из смертных.

— Очень рад, сеньор, — отвечал дон Мануэль, — значит, нам осталось только поднять бокалы.

Дон Федерико радостно и одобрительно смотрел на сына. Гонсало часто огорчал его, но теперь, кажется, вступает на праведный путь. Лучшей партии, чем очаровательнейшая Мария, он и не мог пожелать сыну.

— А ваша дочь… она согласна? — осведомился он.

— Я еще ничего не говорил ей. Но воспитанная в твердых правилах и доверии к своим родителям, она будет рада нашей заботе о ней.

— За процветание наших семейств! — весело подхватил Гонсало.

Дону Мануэлю не терпелось обрадовать дочь. Поговорив с Гонсало, побывав в доме дона Федерико, он лишний раз убедился в правильности своего выбора. Одобрила его и Энкарнасьон. Едва поглядев на Гонсало, она поняла, что у ее мужа на уме, и согласилась с ним. Как только они вернулись домой, Мануэль позвал Марию к себе в кабинет. Виктория собралась было идти вместе с Марией — ведь все, что касалось сестры, касалось и ее. Но мать мягко удержала ее,

— Пойдем со мной, доченька! У нас с тобой тоже найдется, о чем поговорить.

Мария присела на диван и с невольным беспокойством смотрела на отца. Никогда их разговоры не обставлялись с такой торжественностью — что же он собирается сообщить ей, чего нельзя сказать маме, Виктории?..

Дон Мануэль подошел к ней, взял за руку и проникновенно сказал:

— Моя маленькая Мария выросла. И теперь из одних любящих и надежных рук я хочу передать ее в другие, такие же надежные и любящие. Для женщины главное — семья. Я нашел тебе спутника жизни, с которым ты будешь счастлива. Сегодня твоей руки попросил Гонсало Линч, и я позволил себе подать ему надежду.

Мануэль смотрел на дочь, ожидая, что лицо ее радостно вспыхнет, но лицо Марии выражало сомнение, недоумение, смятение, испуг — только не радость.

— Я понимаю, для тебя это большая неожиданность, девочка. Ты испугалась взрослой жизни. Но все девушки переступают ее порог, и потом наступает счастье. Ты о многом поговоришь с мамой, и она успокоит тебя. Мне важно, чтобы ты присоединила свое «да» к моему решению.

Отец говорил увлеченно, уверенно, он был счастлив за свою дочь, ему очень нравился Гонсало Линч, который Марии совсем не понравился. Она долго беседовала с ним на вечере. Гонсало говорил о земле, соляных копях, своих успехах в делах. Он показался ей человеком сухим, занятым только собой. А чего стоило его намерение выдворить как можно быстрее со своей земли больницу и заняться добыванием соли? Нет, этот молодой человек был для Марии чужим и неинтересным. Но она всегда чувствовала любовь отца, такого родного и близкого, его заботу, привыкла слушаться его и не привыкла возражать. И все-таки на сей раз Мария попыталась возразить: ведь замужество было таким важным шагом в жизни, самым важным шагом!

— Папа, я совсем не знаю Гонсало Линча. Он не вызывает у меня ни симпатии, ни тем более любви.

— Доченька! Разве у тебя есть основания не доверять мне, твоему отцу? Разве я не работаю днем и ночью ради вашего блага? И Гонсало Линч будет работать точно так же ради тебя и твоих детей. Поверь мне, я старше и опытнее тебя. Доверься моему решению!

Глаза Марии наполнились слезами.

— Что бы ты ни решил, папа, я все исполню, — проговорила она. — Просто…

— Просто для тебя замужество — большая неожиданность. Но поверь, ты будешь счастлива! — закончил, весело улыбаясь, отец.

Затем он поцеловал Марию, и, пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались.

Но спокойной эта ночь не была для семьи Оласабль.

Родители проговорили далеко за полночь, обсуждая все, что понадобится для будущей свадьбы. И долго еще не спали, думая каждый о своем: Энкарнасьон, вспоминая молодость и прикидывая, что надо будет сшить и что прикупить для Марии, Мануэль — обдумывая совместную деятельность с доном Федерико и Гонсало. И чем больше он думал, тем отраднее у него становилось на сердце.

Мария с Викторией проговорили, чуть ли не до рассвета. Марию печалило то, что она не может покориться родительской воле с радостью. А Викторию сердило, что сестра вообще покоряется их воле.

— Я полюбила генерала своей мечты и теперь сделаю все, чтобы разыскать его. Буду бороться за свое счастье. И ты тоже борись! — твердила она.

— С кем? С родителями? Но я-то ведь никого не люблю, кроме родителей, поэтому никак не могу с ними бороться, — уныло отвечала Мария.

Она уснула в слезах, и день не принес ей утешения. Глядя на ее невеселое личико, Энкарнасьон с улыбкой сказала:

— Тебе жаль расставаться с детством и беззаботностью, доченька. Но заботы о муже, о детях, о доме и есть женское счастье. Ты очень скоро поймешь, что папа прав. А пока отправляйся-ка в больницу на помощь доктору Падину. Настоящие страдания мигом излечат тебя от твоих печалей.

Мудрая Энкарнасьон была права. Кормя несчастную старуху, у которой отнялась рука, смачивая губы водой мечущейся в лихорадке женщине, помогая доктору перевязывать раны, Мария позабыла о себе. И когда возвращалась домой из больницы, собственное недовольство судьбой и родителями показалось ей грехом — в мире

столько несчастий и боли, что ей роптать просто стыдно.