Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

Дома Мария от души расцеловала отца с матерью, сказав, что с радостью покоряется их воле.

— Она просто ангел! — умиленно воскликнул дон Мануэль.

— Напиши своей сестре! Напиши Асунсьон о нашей радости сам. Она будет счастлива, — попросила Энкарнасьон.

Мануэль кивнул, и Энкарнасьон обрадовано перекрестилась: между мужем и золовкой была давняя ссора, оба были как порох, и Мануэль никак не мог смириться с тем, что Асунсьон предпочла жить одна в Европе после смерти мужа. По его понятиям, она должна была попросить убежища у брата — женщина не имела права жить самостоятельно. И вот теперь он готов был написать ей письмо. Кто знает, может, свадьба Марии их всех примирит? То-то была бы радость!

Однако все делалось обстоятельно и не спеша. Помолвку назначили месяца через три — молодые люди должны были познакомиться получше.

Виктория, сочувственно взглянув на сестру, шепнула ей:

— Ничего! Не огорчайся. Ты еще успеешь отказаться.

Однако Мария не собиралась ни от чего отказываться. Она была преисполнена готовностью жертвовать собой, готовностью исполнить волю родителей. Работа в больнице утешала и поддерживала ее. Мария ходила туда каждый день и возвращалась примиренная с собой, молчаливая и просветленная.

Гонсало часто приезжал к ним. Поначалу по настоянию отца, а потом по собственной доброй воле. Он влюбился в эту ангельски-кроткую красавицу, которая каждым своим боязливым взглядом обещала любить его верно и преданно.

Гонсало рано остался без матери, которую помнил всегда болеющей и лежащей в постели. А отец? Он был занят делами. С сыном он не был суров, но не был и ласков. Гонсало вырос на руках у слуг, чувствовал себя одиноким и неприкаянным. Удовлетворение всех своих желаний и прихотей с детства служило ему утешением. Он был легко уязвим, в душе страдал, и считал, что окружающие должны заплатить ему за эти страдания. Люди занимали Гонсало в той степени, в какой доставляли ему удовольствия или доставляли неприятности. Доставляющих неприятности он сметал со своего пути, доставляющих удовольствия поощрял.

Маргарите он сам сообщил, что женится. И сразу дал понять, что не потерпит ни слез, ни тем более упреков. Она должна знать свое место и молчать как рыба. Она по-прежнему нужна ему, и он сам распорядится ее судьбой.

Маргарита любила Гонсало всерьез. Она была умна и прекрасно понимала, что если хочет сохранить Гонсало, то должна улыбаться. Поэтому она улыбнулась и осведомилась, на ком же он женится.

Гонсало не запирался.

— На сеньорите Марии Оласабль, — сказал он.

Санта-Мария была не так уж велика, и Маргарита слышала о семействе Оласабль, что это люди богатые, а обе сеньориты — хорошенькие.

Она хотела спросить и еще о чем-то, но взгляд Гонсало запретил ей дальнейшие расспросы, и Маргарите пришлось умолкнуть.

Став взрослым, Гонсало не приобрел друзей, он по-прежнему имел только слуг, которых покупал за деньги. Так же как покупал себе все: осуществление желаний, преданность, улыбки. И постепенно он поверил во всемогущество денег. И еще — в продажность людей.

По существу, Гонсало боялся и потому презирал людей: каждый мог ранить его самолюбие, уязвить гордость, задеть, нанести обиду. Поэтому, не дожидаясь выпада с их стороны, первым наносил удар.

Знакомствами со всевозможными негодяями и низкими людьми Гонсало будто мстил отцу за его респектабельность и бесстрастную неуязвимость. Он будто дожидался, когда же отец затопает на него ногами, закричит, бросит в лицо обидные слова. И тогда можно будет бросить и ему в лицо все обиды. И, накричавшись вдоволь, приникнуть потом друг к другу и почувствовать, что они — одна кровь, отец и сын, что они любят и нужны друг другу.

Но наблюдая странные выходки сына, дон Федерико все больше замыкался в холодной отчужденности. Ему было горько видеть те низменные страсти, которые бурлили в его сыне. Он винил в них южную кровь его матери. Английские предки не поняли бы этих страстей…

Дон Федерико надеялся, что женитьба образумит Гонсало. А в дальнейшем кроткая и разумная Мария, безусловно, благотворно повлияет на бурный характер сына, пробудит дремлющее в его душе благородство, присущее семейству Линчей, и дети их будут достойными продолжателями достойного рода.

Когда накануне помолвки Гонсало вошел в кабинет к отцу и предупредил, что хочет сказать ему что-то очень важное относительно Марии, дон Федерико мгновенно ответил:

— Я рассчитываю на твое благоразумие. И не допущу, чтобы ты расстроил помолвку с Марией Оласабль!

— Не волнуйся, отец, — очень серьезно проговорил Гонсало, — тебе не придется упрекать меня. Три месяца назад ты предложил мне просто выгодную сделку-женитьбу на богатой невесте со связями. Прошло время, и свершилось чудо. В моем сердце впервые заговорила любовь! Ты меня понимаешь, отец? На этот раз твоя воля совпадает с моей. Помолвка — самое радостное событие в моей жизни за последние несколько лет. Я женюсь, потому что люблю, глубоко люблю эту девушку…

Слова сына музыкой звучали в ушах отца. Он всегда верил в могучую силу любви. Силу, которая может возвысить человека и может уничтожить его. Может превратить его сердце в мягкий воск. Может сделать его волю железной. Всесильную любовь, но — увы! — не вечную…

Дом Оласаблей сиял огнями. Дон Мануэль окинул взглядом уютную, убранную цветами гостиную. Неудивительно, что он волновался — сегодня его старшая дочь Мария сделает первый шаг к самостоятельной жизни. Сегодня лучшие люди города придут поздравить их семью с радостным событием. А вот Асунсьон так и не собралась приехать. При мысли о сестре сердце Мануэля болезненно сжалось. Ему было больно, что сестра так демонстративно пренебрегает семьей.

Вечер удался на славу.

— Все такие утонченные, а едят наперегонки, — ворчала Доминга, распоряжаясь, чтобы подносили в гостиную напитки и закуски.

Но ведь и аппетит гостей свидетельствовал об удавшемся вечере.

Когда Мария в нежно-кремовом платье спустилась вниз, все ахнули — так хороша была эта юная королева с золотой короной волос. Возле своей королевы Гонсало чувствовал себя счастливейшим из смертных, он был горд, что обладает таким сокровищем, что оно принадлежит только ему.

Но прекрасные глаза Марии струили печаль. Впрочем, кто разберет, что там прячут темные бездонные девичьи глаза? Гонсало хотелось читать в них нежность, и взгляд Марии казался ему бархатным.

— Ты будешь счастлива со мной, — шептал Гонсало, — обещаю.

Мария согласно кивала: да, да, они будут счастливы, так говорят мама, папа, вот только ей душно здесь, так душно в этой гостиной!

Мануэль искал и не находил Виктории. «Опять капризничает своенравная девчонка!» — сердился он.