Томас Шерри - Ночь для двоих

Эти слова прозвучали для Элиссанды как приговор. Ее время истекло. Что-то должно произойти.

Она должна этому поспособствовать.

«На Бога надейся, а сам не плошай».

От родителей Элиссанде осталось несколько вещичек: набор серебряных гребней, флакончик духов, изготовленных специально для Шарлотты Эджертон парижским домом «Герлен», кисточка для бритья, принадлежавшая отцу, несколько писем, перевязанных сиреневой ленточкой, и маленькая картина маслом с изображением обнаженной женщины.

Элиссанда была уверена, что лорд Фредерик с удовольствием посмотрит эту картину. Раньше она ее никому не показывала по единственной, но очень важной причине. Она опасалась, что на картине изображена ее мать. Кто же захочет показывать мужчине столь откровенное изображение своей матери!

Но теперь она отбросила прочь все сомнения.

— Не может быть! — потрясенно воскликнул лорд Фредерик. — Это же Делакруа!

Имя ничего не говорило Элиссанде. Книги по искусству, некогда бывшие в библиотеке дяди, в основном касались искусства античности и Ренессанса. Но, судя по благоговейному выражению лица лорда Фредерика, этот самый Делакруа был не последним человеком в живописи.

— Вы действительно считаете, лорд Фредерик, что это Делакруа?

— Я в этом ни минуты не сомневаюсь! — воскликнул он и поднес миниатюру ближе к глазам. — Подпись, стиль, использование цветовой гаммы. Я готов съесть свою шляпу, если это не Делакруа.

Энтузиазм молодого человека воодушевил Элиссанду. Это, должно быть, знак свыше. Она всегда считала, что ее сокровища, которые она так тщательно оберегала, ценны только для нее. А оказывается, их мог оценить кто-то ещё.

— Удивительно, — пробормотал лорд Фредерик, не сводя глаз с картины.

А Элиссанда не могла отвести глаз от молодого человека, считая, что ей несказанно повезло.

— Откуда у вас Делакруа? — спросил лорд Фредерик.

— Понятия не имею. Должно быть, отец его где-то приобрел. Он жил в Париже в начале семидесятых.

— Я так не думаю, — усмехнулся лорд Вир.

Леди Кингсли необходимо было написать письма. Леди Эйвери и юные леди отправились в Элсмер, а большинство джентльменов решили пострелять уток в Вудли-Мэнор, если, конечно, сумеют их там обнаружить. Лорд Фредерик отказался, сказав, что ему не интересно изводить бедных птиц. Лорд Вир, первоначально выразивший желание пострелять, затем, к вящему неудовольствию Элиссанды передумал и решил остаться с братом.

Он расположился на краю стола в утренней гостиной и принялся раскладывать пасьянс. Элиссанда всячески старалась не обращать на него внимания, но подобное замечание проигнорировать было невозможно. Маркиз не поднимал глаз от карт, которые раскладывал, причем колода, которую он принес, была вовсе не для пасьянса.

— Прошу прощения, сэр? Вы не думаете, что мой отец жил в Париже?

— Нет, жил, наверное. Но я не уверен, что он завладел этим Делакруа честно, — невозмутимо сообщил маркиз. — Леди Эйвери вчера прожужжала мне все уши. Он сказала, что ваш дед был большим любителем искусства и ваш отец украл у него несколько картин, когда сбежал с вашей матерью.

На какое-то время Элиссанда лишилась дара речи. Дядя часто говорил гадости о ее родителях, но он, по крайней мере, не обвинял ее отца в воровстве.

— Пожалуйста, не говорите плохо о мертвых, милорд,— сказала она, едва сдерживая ярость.

— Говорить правду не значит говорить плохо о ком-нибудь. Кстати, это восхитительная история, я имею в виду то, что ваша мать была содержанкой и все такое. Вы, к примеру, знали, что, прежде чем выйти замуж за вашего отца, ваша мать была любовницей вашего двоюродного дедушки?

Конечно, она знала об этом. Дядя постарался, чтобы она узнала во всех подробностях о бесчестье своего рода. Но кто позволил лорду Виру говорить об этом во всеуслышание?

Лорд Фредерик, покраснев до корней волос, обратился к брату:

— Пенни, не надо об этом.

Лорд Вир пожал плечами и собрал карты, чтобы их снова перетасовать.

Последовало долгое неловкое молчание, которое нарушил лорд Фредерик, милый добрый лорд Фредерик.

— Прошу нас простить, — тихо сказал он. — Иногда мой брат путает разные услышанные им истории. Уверен, он и в данном случае все перепутал.

— Спасибо, — благодарно прошептала Элиссанда.

— Нет, это я должен благодарить вас за неожиданную возможность насладиться Делакруа. — Он вернул миниатюру хозяйке. — Созерцание подобных шедевров доставляет истинное удовольствие.

— Я нашла это в вещах моего отца только вчера. У нас есть несколько сундуков с его вещами. Возможно, там найдется еще что-нибудь занимательное.

— С удовольствием посмотрю, что вам удастся обнаружить, мисс Эджертон.

— На ней ничего нет! — раздался над головой Элиссанды голос Вира. Она и не слышала, как он встал со своего места и подошел.

— Это обнаженная натура, Пенни, — объяснил лорд Фредерик.

— Ну да, я вижу. На ней нет ничего, — повторил лорд Вир, нависая над Элиссандой. — Только пара белых чулок. И все.

Маркиз наклонился так низко, что едва не лег на Элиссанду. Она ожидала, что от его одежды будет пахнуть томатным соусом, который он умудрился опрокинуть на себя за обедом, но от него пахло только свежестью и чистотой.

— Картина должна вызывать мысли о красоте женского тела, а не о похоти. В этом изображении нет ничего похотливого, — сказал лорд Фредерик и покраснел. После паузы он проговорил: — Еще раз спасибо вам, мисс Эджертон, за доставленное удовольствие. Надеюсь, вы найдете и другие спрятанные сокровища. Не могу дождаться, когда я их увижу.

— Я непременно покажу их вам, как только найду, — улыбнувшись, сказала Элиссанда и встала. Ей предстояло еще очень многое сделать.

Лорд Вир тоже встал.

— И я хочу взглянуть на ваши сокровища, если они похожи на это. Мне нравится, когда на женщине только чулки и ничего более.

Она не ударила его вазой по голове. Зато канонизация ей теперь обеспечена.

Движения и жесты мисс Эджертон интриговали Вира. То, как она теребила оборки на рукаве своего платья или как она касалась рукой волос, словно стараясь привлечь внимание к их блестящему великолепию. А когда она слушала Фредди, каждая деталь ее напряженной позы говорила о том, что она хотела бы быть к нему ближе.

Но ничто так не завораживало — и отталкивало — Вира, как ее улыбка. Когда она улыбалась, его сердце, несмотря ни на что, начинало биться чаще.

Умение улыбаться — это наука и искусство. Маркиз тоже владел этим умением, вне зависимости от того, что чувствовал на самом деле. Но мисс Эджертон... она была на недосягаемой высоте.

Ее улыбка была чарующей и сияющей, чувственной и целомудренной. Она завораживала и ослепляла, и Вир даже временами забывал, что это все игра.