К. Харрис - Что остается от небес

– Будь епископ человеком другого склада, я бы мог предположить, что он потерял сознание и разбил голову об угол гроба или чего другого. Благодарение Богу, Пайлов всегда хоронили на погосте. А вот Прескоттов нет. Не очень оно приятно – видеть своих кровных родственников, превратившихся в оскаленные пугала. Только братцев Прескоттов это, похоже, никогда не волновало.

– Вы хотите сказать, епископ родом из этих краев?

– А вы не знали? Он вырос в Прескотт-Грейндж, между нашей деревней и Ханслоу. Братья Прескотты в детстве частенько играли в этом склепе. Все пятеро.

– Пятеро?

– Ну да, упокой Господи их души. Тогда в приходе служил какой-то их дальний родственник, и когда тот задремывал в ризнице, мальчишки снимали у него с пояса ключ от решетки. Открой загон и дай им побегать, – поворачиваясь к выжлятнику, велел Пайл.

– А ну, пошли! – распахивая ворота, окликнул собак слуга.

Себастьян отступил в сторону, не сводя глаз с мясистого, обветренного лица собеседника.

– И вы тоже лазили с ними в крипту, да?

Смущенная усмешка собрала морщинки в уголках светлых глаз сэра Дугласа:

– Конечно, лазил. Даже играл с ними в «охотника и оленя» и «слепого человечка» [9] « Охотник и олень » - детская игра, разновидность салочек, в которую играют по двое, в то время как остальные участники выступают зрителями. Обоим игрокам завязывают глаза и ставят у края большого стола. И игроки, и зрители хранят молчание. «Охотник» пытается поймать оленя, а тот, соответственно, убежать. Двигаться можно только вокруг стола. Когда «охотник» поймает «оленя», тот выбывает из игры и «оленем» становится кто-то из зрителей. Иногда устанавливают временные рамки, и если «олень» за это время не попался, он становится «охотником». « Слепой человечек » - игра, в которой требуется угадывать других участников. Ведущему завязывают глаза, а в руки дают палочку. Другие игроки по очереди берутся за другой конец палочки. Ведущий задает, как правило, три вопроса, чтобы по голосу определить игрока. Для усложнения задачи на вопросы отвечают голосами животных. .

Сквайр смотрел, как из открытого загона выбегают гончие, удаляясь радостными прыжками, и улыбка на его лице угасала.

– Но мне там не нравилось, – признался он и повторил, словно первого раза было недостаточно. – Никогда не нравилось.

* * * * *

– Разузнал что-нибудь? – спросил виконт у подъехавшего на двуколке грума.

– Никто в деревне прошлым вечером ничего не видал и не слыхал, – доложил Том, перебираясь на запятки, в то время как хозяин трогал с места. – По крайней мере, до тех пор, пока пастор не начал вопить.

Себастьян кивнул:

– Похоже, убитый епископ в сочетании с легионами полуразложившихся покойников оказался слишком тяжким бременем для чувствительной души святого отца. Что? – прервавшись, поинтересовался он, когда Том подался вперед, принюхиваясь. – Что такое?

– Чего это за душок? – наморщил нос мальчик.

– Из склепа. Мне говорили, что запах очень въедливый.

– Это как?

– Пристает к одежде и не выветривается.

– Насчет этого не скажу, но воняет знатно. Вот бы и мне посмотреть на мертвяков, – тоскливо оглянулся на церковь мальчишка, когда двуколка повернула в сторону Лондона.

– В самом деле? Если честно, то это лучший аргумент в пользу кремации, какой только мне встречался.

– Кре – чего?

– Кремации. Так поступают со своими покойниками индусы. Тело кладут на сложенные дрова и сжигают.

– Сжигают?! Страх-то какой. И… и не по-христиански это.

– Ты полагаешь, это страх? – рассмеялся Себастьян. – Видел бы, во что можно превратиться, пролежав в крипте лет тридцать-сорок.

Выехав на околицу, Девлин ослабил поводья и позволил гнедым лететь вскачь.

– Знаешь что: когда приедем к доктору Гибсону, сможешь полюбоваться на тело, вытащенное из этого склепа. Сам тогда решишь, что страшнее.

– Правда? – уставился на хозяина мальчишка.

– Правда.

– Ух ты, – вздрогнул Том от радостного предвкушения.

Но ко времени их приезда в извилистые закоулки Тауэр-Хилл солнце поднялось высоко, и темные бока лошадей лоснились от пота.

– Если вы тут надолго, я лучше отгоню гнедых на Брук-стрит, – предложил грум, не в силах скрыть разочарование в голосе.

Виконт соскочил с коляски на истоптанный тротуар.

– Да, забирай лошадей домой. Они славно пробежались. Приглянешь, чтобы их обиходили, а потом бери серых и возвращайся сюда.

– И тогда смогу посмотреть мумию? – просветлело лицо мальчика.

– И тогда сможешь посмотреть мумию.

– Вот спасибочки, милорд!

Себастьян немного постоял, наблюдая, как сноровисто бывший беспризорник прокладывает путь в оживленном уличном движении, а затем направился по дурно пахнущему проулку к заброшенному садику и низенькой каменной постройке, где доктор Гибсон производил вскрытия. Здесь же хирург расширял свои познания об устройстве человеческого тела путем подпольного анатомирования трупов, которые тайно выкапывались на городских погостах и продавались опасными субъектами в масках, вершившими свои дела темными безлунными ночами.

Расположившись в библиотеке особняка на Беркли-сквер, Чарльз, лорд Джарвис, изучал последнее донесение одного из своих французских шпионов, когда на пороге комнаты появилась его дочь Геро и без предисловий спросила:

– Это не вы убили епископа Лондонского?

Барон поднял глаза. После того, как несколько лет назад его сын Дэвид погиб в море, Геро осталась единственным ребенком. Она была по-своему привлекательной, со статной фигурой и выразительными чертами лица. Но вряд ли могла считаться хорошенькой и приятной в обхождении, будучи похожей на отца и, к тому же, обладая столь сильным характером.

– Не стану отрицать, я рад, что Прескотт мертв. Но это не моих рук дело.

– Вы бы солгали мне? – удержала Геро отцовский взгляд.

– Мог бы, но не в данном случае.

– Должна признаться, рада это слышать, – хмыкнула дочь.

– Ведь епископ числился в твоих любимчиках? – откинулся на спинку кресла Джарвис.

– Да, мы были друзьями. Совместно работали над некоторыми проектами.

– Проектами… – скривился барон. – Геро, тебе уже двадцать пять. Не пора ли оставить это бесплодное увлечение благотворительностью и подыскать себе мужа?

– Можно было бы, – она подошла к креслу отца и прислонилась к спинке. – Если бы английские законы не давали мужчине право деспотической власти над собственной женой.

– Так уж и деспотической?

– Именно. А что касается благотворительности, вы, наверное, имели в виду маму. У нее это всегда получалось гораздо лучше, чем у меня.

При упоминании о супруге Джарвис состроил гримасу, опустив уголки губ. Он на дух не выносил Аннабель, эту полусумасшедшую дурочку, место которой было в Бедламе.