Барбара Картленд - Испуганная невеста

— Пожалуйста, повернитесь ко мне, Серафина. Только не молчите, прошу вас! Я и так себя казню.

Серафина вытерла глаза и повернулась.

Лицо ее было бледным, ресницы все еще мокрыми от слез.

Ему пришло в голову, что она принадлежит к тем немногим женщинам, которых слезы не уродуют.

Она робко взглянула на него. Присев на краешек кровати, Кельвин протянул к ней руку.

— Идите сюда и сядьте рядом, — попросил он. — А то я буду думать, что вы на меня все еще сердитесь.

На лице Серафины появилась слабая улыбка.

— Это вы… сердились, — поправила его она. — Вас… папа расстроил?

— Да, ваш отец.

И Кельвин рассказал ей о двух кораблях и показал телеграмму.

Серафина внимательно прочитала ее, а потом произнесла:

— Я знаю, вы считаете, что папа… лезет в ваши дела и хочет показать вам… что имеет над вами… власть. Но это… не совсем так.

— Тогда что это? — спросил он.

— Мама как-то сказала, — ответила Серафина, — что у каждого человека есть в жизни… кто-то или что-то, что он… любит.

Кельвин с интересом взглянул на нее:

— Продолжайте.

— Когда мама была жива… папа любил ее. По-моему, когда ему в жизни что-то удавалось, он бывал в… полном восторге, потому что эти его… достижения возвышали его… в маминых глазах.

— Я могу это понять, — проговорил Кельвин.

— А потом мама… умерла, — продолжала Серафина, — и любовь, которую он к ней испытывал, перешла на его… дела. Теперь он любит то, что мама называла «великими замыслами, воплощенными в жизнь».

— Это она хорошо подметила.

— И не только потому, что они приносят ему… доход, — заметила Серафина, — но и оттого, что он может что-то… создать.

— Свою империю, например, — усмехнулся Кельвин.

— Вы когда-нибудь видели, как ткут ковер? — неожиданно спросила Серафина. — Я имею в виду вручную?

— По-моему, да… в Персии, — ответил он, удивляясь неожиданному повороту разговора.

— Тогда вам известно, что ткач работает над изнаночной стороной, которая вся в сплошных узелках. Но если перевернуть ковер на лицевую сторону, взору открывается красивый и сложный рисунок.

Кельвин Уорд оценивающе взглянул на жену:

— Я понимаю, что вы имеете в виду, но человеку постороннему, как, например, я, трудно не заподозрить вашего отца в других мотивах.

— Я и сама не сразу его поняла, — призналась Серафина. — Мне так хотелось, чтобы он полюбил меня, потому что после смерти мамы чувствовала себя очень одинокой. Но потом я поняла, что не представляю для него такого интереса, как, например, основание новой компании в Канаде или… покупка для вас… двух кораблей в Бомбее.

С минуту он молчал, а потом сказал:

— Знаете, вы необыкновенная женщина, Серафина. Я просто диву даюсь, как много мудрости в вашей маленькой головке.

— Ну что вы, никакая я не мудрая, — возразила Серафина. — Вы даже представить себе не можете, какая я… глупенькая.

— По-моему, вас можно назвать какой угодно, но только не глупенькой, — проговорил он. — И теперь, если я впаду в гнев, то постараюсь вспомнить, что вы мне говорили о своем отце.

На следующий день Кельвин Уорд получил еще одно подтверждение проницательности Серафины.

Ему было приятно узнать, что на пароходе у нее появилось несколько знакомых.

Он отдавал себе отчет в том, что они с Серафиной не совсем обыкновенная пара. Поскольку объявление об их свадьбе было напечатано в газетах, а о том, что Серафина очень богата, было известно и раньше, пассажиры только и говорили, что о ней с Кельвином.

Люди пользовались любым удобным случаем, чтобы с ними поговорить, и, хотя Серафина была застенчива, ее хорошие манеры и природная учтивость не позволяли ей быть грубой и неприветливой с теми, кто к ней обращался.

Позанимавшись на палубе зарядкой, Кельвин спустился в каюту и сразу же понял, что Серафину что-то беспокоит.

Он уже научился распознавать на ее лице различные выражения, более того, ни у одной женщины ему не доводилось видеть такого выразительного лица, как у Серафины.

Он сразу же узнавал по ее лицу, когда она чего-то боится или чему-то радуется.

И поэтому без всяких церемоний Кельвин спросил:

— Что вас так расстроило, Серафина?

Несколько секунд она молчала, потом ответила:

— Вы не сказали мне, что когда-нибудь станете… герцогом!

Он был искренне удивлен.

— Я думал, вам сказал об этом ваш отец.

— Мне никто этого не говорил, — ответила Серафина.

— Откуда же вы сейчас узнали?

— Одна моя… знакомая спросила меня, не хочу ли я полистать ее журнал. А когда я стала рассматривать фотографии об открытии парламента, сказала: «Должно быть, вам приятно думать, миссис Уорд, что в один прекрасный день и вы займете место среди этих прекрасных дам, супругов пэров». А когда я с недоумением взглянула на нее, пояснила: «Я имею в виду, естественно, когда ваш муж станет герцогом Уксбриджским».

Опустившись на стул напротив Серафины, Кельвин спросил:

— Но почему это обстоятельство так вас беспокоит?

— Я… я не знаю… как себя вести, если буду… герцогиней, — ответила Серафина. — Когда вы станете герцогом, значит, будете… важной персоной и мне придется… принимать гостей. А как их… принимают? Да к тому же… я слишком маленькая… чтобы носить… тиару.

— Но в день свадьбы вы же носили, — напомнил он ей.

— Меня папа… заставил. Я чувствовала себя в ней… ужасно неловко. Она была такая… большая и довольно… вульгарная.

Он был того же мнения и, улыбнувшись, сказал:

— Ну хорошо. Когда вы станете герцогиней, с тиарой поступим следующим образом: найдем вам маленькую, и дело с концом!

— Вы смеетесь надо мной! — воскликнула Серафина.

— Я не могу позволить вам расстраиваться из-за того, что, может быть, случится еще лет через пятнадцать или того больше, — заметил он. — Кроме того, не все герцоги выставляют свою личную жизнь напоказ. Мой дядя, например, никогда этим не занимается.

— А почему? — поинтересовалась Серафина.

— Потому что такого скряги свет белый не видывал. Он скорее удавится, чем потратит деньги на тиару!

— Скряги? — переспросила Серафина.

— Он трясется над каждым пенсом. А когда мне понадобились деньги на покупку кораблей в Бомбее, он и не подумал их мне одолжить.

— Он отказал вам?

— Да, он мне отказал, точно так же, как не пожелал помочь моей маме, когда она умирала. Чтобы спасти ее, нужно было сделать сложную операцию.

Несколько секунд Кельвин Уорд молчал, потом добавил:

— Другого такого отвратительного человека на свете не существует. В Англии его все ненавидят. Никто о нем доброго слова не скажет.

В голосе его прозвучали горечь и ненависть, не укрывшиеся от Серафины. Немного помолчав, она ласково сказала:

— Вы не должны позволять другим людям поступать с вами так же, как это делали ваш дядя и мой отец.