Эльза Вернер - Гонцы весны

— Не брани меня, Арман! — прерывающимся от слез голосом воскликнула графиня. — Это единственное воспоминание, которое я сохранила. Я получила его с последним приветом, когда он погиб.

— И ради этой сентиментальности ты не боялась навлечь на себя и сына такую страшную опасность? Разве черты лица недостаточно красноречивы? Когда Эдмунд был еще ребенком, сходство не было таким ярким; теперь же, когда он в том же возрасте, в каком был тот, оно прямо поразительно. Ты, знаешь, в чьих руках находился портрет?

— Я знала это со вчерашнего вечера. Боже мой, что после этого может произойти?

— Ничего! — холодно проговорил Гейдек. — Доказательством тому служит возвращение. Освальд слишком опытный юрист, чтобы не смог понять, что простой портрет еще не представляет собой доказательства и что на нем нельзя обосновать никакого обвинения. Несмотря на это, он все же поступил великодушно, возвратив его. Другой употребил бы его для шантажа. Этот портрет не должен больше существовать.

— Я уничтожу его, — тихо пролепетала графиня.

— Нет, это сделаю я, — возразил брат, тщательно пряча медальон в карман. — Ты опять поддашься романтическим мечтам. Однажды мне уже пришлось спасать тебя от опасности, Констанция, теперь я должен сделать то же самое. Прах погребен несколько лет назад, не дай ему воскреснуть снова, а то он легко может разрушить все счастье в Эттерсберге. Этот несчастный медальон должен исчезнуть сегодня же. Того, что находится в нем, Эдмунд совершенно не должен знать, так же как этого не подозревал твой муж…

Последние слова он произнес невольно повышенным тоном, но вдруг замолчал, так как в ту же минуту открылась дверь соседней комнаты, и на пороге появился Эдмунд.

— Что я не должен знать? — резко и быстро спросил он. Молодой граф не допускал и мысли, что приказ графини никого не принимать относился также и к нему. Чтобы не беспокоить матери, он тихонько прошел через соседнюю комнату. При закрытых дверях и пониженном тоне разговора ему трудно было услышать что-нибудь, кроме последних слов дяди. Об этом говорило и выражение его лица, на котором было написано изумление, но не ужас. Несмотря на это, графиня вздрогнула, и, для того, чтобы заставить ее овладеть собой, потребовалось безмолвное, но многозначительное предупреждение барона, с силой сжавшего ее руку.

— Что я не должен знать? — повторил Эдмунд, подойдя ближе и обращаясь к барону.

— Неужели ты подслушивал нас? — спросил тот, чувствуя, как у него захватывает дух при одной мысли о возможности подобного.

— Нет, дядя, — с недовольством возразил молодой граф, — я не способен на такую низость. Я слышал только твои последние слова, когда намеревался открыть дверь. Весьма понятно, что я хочу знать, что они означают и что именно скрывали до сих пор от меня так же, как от моего отца.

— Ты ведь слышал, что я просил сестру не говорить тебе об этом, — ответил барон, овладевший собой. — Дело касается одного печального обстоятельства из времен нашей юности, которое нам лучше оставить в покое. Ты ведь знаешь, что наша юность была суровее и гораздо тяжелее, чем твоя. Нам приходилось подчас бороться из-за того, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия.

Объяснение было очень правдоподобным, и Эдмунд, по-видимому, поверил ему, но в тоне его обращения к матери, несмотря на всю нежность, послышался горький упрек:

— До сих пор я никак не предполагал, мама, что от меня у тебя есть тайна.

— Не мучай маму! — заметил Гейдек. — Ты видишь, как она расстроена.

— Именно поэтому ты должен пощадить ее и не пробуждать сегодня мрачных воспоминаний, — с легким раздражением ответил Эдмунд. — Я пришел сообщить тебе, мама, что только что приехала моя невеста с отцом. Я ведь могу привести к тебе Гедвигу? Если ты здорова настолько, что в состоянии говорить с дядей, то, вероятно, сможешь принять и ее?

— Конечно, голубчик! — поспешно согласилась графиня. — Я чувствую себя значительно лучше. Сейчас же приведи Гедвигу ко мне!

— Я пойду за ней. — Уходя, Эдмунд обернулся еще раз, и его странный, испытующий взгляд скользнул по матери и дяде.

Граф еще накануне послал в Бруннек нарочного с известием, что на охоте он слегка повредил себе руку и потому не может приехать, и просил не беспокоиться из-за этого. Тем не менее Рюстов с дочерью на следующий день поехал в Эттерсберг, но вид Эдмунда, как всегда веселого, рассеял их опасения. Почти одновременно с ними навестить больного приехал с сыном сосед-помещик, в усадьбе которого приключился несчастный случай.

Таким образом, первая встреча барона Гейдека с новым родственником прошла гораздо непринужденнее, чем можно было ожидать. Красота молодой невесты, конечно, повлияла на строгого дядюшку, который, несмотря на свои аристократические предубеждения, не мог не одобрить выбора племянника. Лишь по отношению к советнику Гейдек сохранил несколько холодный, хотя безупречно вежливый тон.

Присутствие посторонних делало разговор оживленным и общим, только Эдмунд был необыкновенно молчалив и рассеян, но ни за что не хотел сознаваться, что это каким-либо образом связано с его раной, а объяснял свое расстройство разлукой с Освальдом. Может быть, он не хотел признаться даже самому себе, что его угнетало нечто другое.

Гости оставались недолго, а через несколько часов и Рюстов с дочерью уехали в Бруннек. Эдмунд проводил невесту до коляски и нежно простился с ней. Затем он вернулся к себе в комнату, но ему было не по себе; его терзало какое-то странное беспокойство. Наконец он лег на софу и попробовал читать, но не понимал смысла прочитанного. На обычно ясном челе молодого графа сегодня собирались крупные морщины, какая-то навязчивая мысль сверлила его мозг, все время возвращаясь к тем словам, которые он услышал в комнате матери. Что он не должен был знать? Что так тщательно скрывалось от него?

Эдмунд вовсе не привык чувствовать себя чем-нибудь недовольным, задумываться над чем-либо загадочным, и такое состояние было для него невыносимо. В конце концов он бросил книгу, встал и направился к дяде.

Барон Гейдек, приезжая к сестре, обычно поселялся в комнатах для гостей, находившихся на верхнем этаже, и вскоре после отъезда гостей ушел к себе. Он стоял перед камином, старательно растапливая его. При виде племянника он изумился, но его изумление, казалось, было не из приятных.

— Я помешал тебе? — спросил Эдмунд, заметивший это;

— О, нисколько, но, по-моему, с твоей стороны крайне легкомысленно, что ты не обращаешь ни малейшего внимания на свою рану и бродишь по замку, вместо того чтобы спокойно лежать у себя на диване.

— Мне же позволено выходить из комнаты, — возразил Эдмунд, — а я хотел поговорить с тобой. Ты приказал затопить камня? Тебе не будет жарко при сегодняшней погоде?