Эсмеральда Сантьяго - Завоевательница

С балкона в Эль-Дестино Ана рассматривала раскинувшиеся внизу владения так же внимательно, как изгибы и округлости своего тела. За шесть лет, прошедших с тех пор, как они перебрались на вершину холма, она досконально изучила поля, луга, дороги, тропинки, верхушки деревьев в рощах и на покрытых лесом холмах и теперь с радостью замечала, как ширится плантация, кипит работа на сахарном заводе, на границах ее земли появляются деревушки, вокруг растет город и с каждой сменой времен года все вокруг обретает новые формы и краски.

Северо перенес сюда голубятни, мастерские плотника и гончара, приказал построить новые бараки и Бохиос для стариков и инвалидов — основной рабочей силы в садах и цветниках Аны, раскинувшихся вокруг Эль-Дестино. Тропу расширили — добираться до полей гасиенды Лос-Хемелос и сахарного завода «Диана» стало легче.

Вот и сейчас Ана настроила резкость телескопа и четко разглядела Эфраина и Хакобо, карабкающихся к дому плотника, их спины согнулись под тяжестью старой мебели. Они исчезли за деревьями и показались вновь, успев переместить груз на другое плечо. Следом за мужчинами шли Глория и Мэри с корзинами. Даже отсюда Ане было видно, что Мэри трещит без умолку. За чрезмерную болтливость ее прозвали Ла Лорита — Попугайчик. Из-за шрамов ее мучили постоянные боли, и ни для кого не было секретом, что она точила зуб на Хакобо и винила его в происшедшем. Мэри исполнилось двенадцать, она работала горничной и хорошо шила. Ее сестру Глорию Паула готовила в поварихи.

Ана прошла в кабинет и взяла в руки письмо от Мигеля. Он жил в Париже, в доме маэстро де Лауры. Она надеялась, что после смерти бабушки и дедушки сын приедет на гасиенду Лос-Хемелос. Ему тогда еще не было восемнадцати, и, как несовершеннолетний, он должен был жить с матерью, но господин Уорти все объяснил:

«Конечно, вы вправе настаивать, чтобы Мигель поселился с вами, но я рекомендую позволить ему уехать на время. В силу молодости и идеализма он сблизился с людьми, находящимися под пристальным вниманием властей. Незадолго до своей безвременной смерти дон Эухенио, да упокоится с миром его душа, получил недвусмысленное высочайшее указание отправить Мигеля в Европу. Маэстро де Лаура и его супруга позаботятся о нем как о родном сыне, и знакомство с человеком его положения, несомненно, сослужит Мигелю добрую службу в будущем».

Ана знала, что Эухенио и Леонора придерживались либеральных взглядов, поэтому не было ничего удивительного в том, что Мигель попал под влияние сторонников отмены рабства, подобных Бетансесу — человеку, по словам господина Уорти, находящемуся под пристальным вниманием властей. Но чем скитаться по Европе с художниками, богемой и анархистами, уж лучше бы сын приехал на гасиенду Лос-Хемелос. Здесь он собственными глазами увидел бы рабство с другой стороны. Она показала бы ему, как заботится о людях, где они живут, что они сыты, одеты, работают и обеспечены всем необходимым. В Сан-Хуане условия жизни либертос и получивших свободу рабов за восемнадцать лет не улучшились. В действительности, судя по статьям в газетах, они стали еще хуже: в городах работу было не найти и примыкавшие к ним стихийные поселения разрастались. Ее люди хорошо питались, не голодали и, в отличие от либертос и других цветных, имели крышу над головой. Ана не сомневалась, что ее работникам под защитой таких щедрых и заботливых хозяев, как они с Северо, жилось лучше остальных. А того, что их запирали на ночь в бараках, заставляли работать до изнеможения, секли и в любое время могли продать и разлучить с семьей, Ана предпочитала не замечать. Она положила письмо Мигеля в папку, где хранила все его весточки, и решила написать ему позже. Рабочий стол был завален деловыми бумагами: нужно ответить на письма, оплатить счета, зарегистрировать налоговые и таможенные отчеты. С каждым днем бумажной работы прибавлялось, особенно обременительной стала переписка на английском с Соединенными Штатами. Она отвечала на запросы на испанском, отправляла черновики господину Уорти, а в его конторе их переводили и посылали партнерам. Таким образом, без проволочек не обходилось, и, казалось, Гражданская война на севере не кончится никогда.

Ана опустила голову и закрыла лицо руками. В последнее время она стала часто уставать. Консиенсия заваривала для нее укрепляющие сборы, а Паула и Глория варили бульон из потрохов, но все бесполезно.

— Холодный чай, сеньора, — прервала размышления Аны Консиенсия. — Мята и лаванда успокаивают.

— По-твоему, я стала нервной?

— Да, сеньора, — ответила Консиенсия, ничуть не смущаясь. — Скоро вы порадуете хозяина новостями.

— Какими новостями?

— Последнее время вы так слабы и раздражительны, сеньора.

Ана нахмурилась:

— Что ты себе позволяешь?

— Простите, сеньора. Я не хотела вас обидеть.

— И что же я скажу хозяину?

— Перемены в настроении, усталость, да и талия у вас округлилась, — начала Консиенсия. — Простите, что не сказала раньше.

— Нет, не говори так!

— Да, сеньора, вы беременны. Это мальчик.

Все эти годы она пила отвары из трав и обливалась водой, и вот к чему это привело — на тридцать восьмом году у нее будет ребенок. Какой позор!

Заметив испуг на лице Аны, Консиенсия принялась винить себя.

— Тело женщины предназначено для зачатия, — объясняла она. — Нужно было изменить состав сборов, когда вы вступили в критический возраст.

Сначала беременность, теперь критический возраст — и та и другая новость стали для Аны полной неожиданностью. Она хорошо знала, как размножается скот, но то, что ее собственное тело подчиняется тем же законам, ей и в голову не приходило. Лишенная общения с дамами своего круга, она и вовсе не задумывалась о них, будто законы природы, единые для всех женщин, к ней отношения не имели.

Ана отослала Консиенсию и попыталась разобраться в свалившихся на нее проблемах.

Чем они вызваны — ее невнимательностью, критическим возрастом или естественной необходимостью зачать ребенка, — теперь не важно. Ясно одно: скоро все изменится. За последние восемнадцать лет они вместе с Северо подняли гасиенду Лос-Хемелос, половина местных сахарных плантаций, пастбищ и лесов принадлежала ему. Для Аны не было секретом, что, подобно ее предкам-конкистадорам, большую часть своего состояния он отправлял в Испанию. С другой стороны, муж заверял ее, что не собирается возвращаться туда. Она понимала: богатого и щедрого за тридевять земель, они уважали его гораздо сильнее, чем если бы он ходил с ними по одним улицам в Бока-де-Гато — все тот же сын сапожника, только разодетый.

Казалось, Северо нравилась жизнь, к которой он стремился столько лет, — жизнь человека известного и состоятельного. Женившись на ней, высокородной испанке, он вдобавок стал отчимом внука героя войны. По всем статьям Фуэнтес добрался до таких высот, которые и не снились бы ему, останься он на полуострове. Единственное, чего ему не хватало для полного счастья, так это законнорожденного сына, наследника, который продолжил бы его род. Сейчас фамилия Фуэнтес официально принадлежала только рабам, которыми он владел. Теперь у него будет законный сын. Если к мальчику перейдут отцовские таланты и ум, возможно, именно он, а не Мигель продолжит их дело и передаст память о них следующим поколениям. Ана не вспоминала отца многие годы. Что бы подумал чванливый дон Густаво, узнай он, кто продолжил его знатный и прославленный род? Сын его нежеланной дочери и внук деревенского сапожника!